— ... у меня нет ни малейшего желания говорить глупости.
— Если бы даже вы их и сказали, то так спокойно и важно, что я принял бы их за умные мысли.
— ... у меня нет ни малейшего желания говорить глупости.
— Если бы даже вы их и сказали, то так спокойно и важно, что я принял бы их за умные мысли.
— Скажите мне вы, фея, не можете ли вы с помощью какого-нибудь волшебного зелья или чего-нибудь в этом роде превратить меня в красивого мужчину?
— Никакое зелье тут не поможет, сэр.
А мысленно я добавила: «Единственное волшебство, которое подействует, — это любящее сердце. А для него вы достаточно красивы. Или вернее – ваша суровость пленительнее всякой красоты».
Её глаза устремлены в пол, но я уверена, они его не видят, её глаза обращены как бы внутрь, в глубину её сердца: она смотрит на свои воспоминания, а не на то, что сейчас вокруг неё.
— Эта моя рука осталась не только без ногтей, но и без пальцев, — сказал он, показывая мне свою изувеченную руку. — Жалкий обрубок... омерзительное зрелище... ты согласна, Джен?
— Смотреть на нее грустно. Как и на ваши глаза, и на след ожога на вашем лбу. Но куда грознее опасность полюбить вас за них еще сильнее и совсем избаловать.
— Потому что для тебя блаженство приносить жертвы.
— Жертвы! Чем я жертвую? Голодом ради пищи, ожиданием ради безмятежной радости. Обрести право обнимать того, кто мне дорог, целовать того, кого я люблю, опираться на того, кому доверяю, — это ли значит приносить жертвы? Если так, то приносить их для меня и правда блаженство.
— И вы согласны обойтись без некоторых общепринятых фраз и форм вежливости и не считать, что это дерзость?
— Я уверена, сэр, что никогда не приму отсутствие формальности за дерзость. Первое мне нравится, а второго не потерпит ни одно свободорожденное существо ни за какое жалованье.
— Вздор! Большинство свободорожденных существ стерпит за деньги что угодно.
Нет безумия, на которое не толкнуло бы человека дурацкое светское соперничество в кипе с опрометчивостью и слепотой юности.
Ты мне нравишься больше, чем способны выразить слова, но я не поддамся сладкой сентиментальности и этой пикировкой не подпущу тебя к краю пропасти, а кроме того, парируя твои выпады, сохраню между нами расстояние, наилучшее для нашей взаимной пользы.
Глубокое волнение, пробужденное печалью и любовью, все сильнее овладевало мной, рвалось наружу, требовало своих прав, хотело жить, взять верх над всем.