— …сейчас самое время примириться с жизнью, такой, какая она есть. С подобными мыслями ты недалеко уйдешь.
— Это, — сказала Кира, — зависит от того, в какую сторону я хочу идти.
Ну, если бы я спросила людей верят ли они в жизнь, они бы не поняли меня. Неудачный вопрос. Он может значить многое, и не значить ничего. Поэтому я спрашиваю, верят ли они в бога. И если они говорят «да», значит они не верят в жизнь.
Никогда не оглядывайся назад. Прошлое мертво. Но всегда есть будущее. Всегда есть будущее.
Он посмотрел на нее со слабой тенью улыбки и похлопал по руке, словно ребенка.
— Разве вы не понимаете, — спросил он, — что мы не можем жертвовать миллионами во имя нескольких человек?
— А жертвовать несколькими, когда эти несколько — лучшие из лучших? Отберите у лучшего его право на вершину, и у вас не останется лучшего. Что есть ваши массы, как не миллионы глупых, съежившихся, безразличных душ, у которых нет собственных мыслей, собственных мечтаний, собственных желаний, которые едят, спят и беспомощно твердят слова, вбитые в их мозг другими? И для этих вы пожертвовали бы несколькими, кто знает жизнь, кто есть сама жизнь? Меня тошнит от ваших идеалов, потому что я не знаю худшей справедливости, чем раздавать не по заслугам. Потому что люди не равны в способностях и нельзя обращаться с ними так, будто они равны.
— Еще не известно, кому из нас нужно запастись мужеством.
— Мне будет страшно только в тот день, когда я сдамся. А этот день никогда не настанет.
На Мойке у двери здания из красного кирпича она протянула ему руку.
— Можешь ли ты нарушить партийную дисциплину и пожать контрреволюционную руку? — спросила она.
Он твердо взял ее руку.
— Партийную дисциплину нарушать нельзя, — ответил он, — но на нее можно взглянуть пошире, ох, как можно!
— Мне отвратительны ваши идеалы.
— Почему?
— В основном, по одной причине — главной и вечной, независимо от того, сколько ваша партия обещает совершить, независимо от того, какой рай она планирует подарить человечеству. Какими бы ни были ваши остальные утверждения, есть одно, которого вы не можете избежать, одно, которое превращает ваш рай в самый неописуемый ад: ваше утверждение о том, что человек должен жить для государства.
— Ради чего же еще он должен жить?
— Вы не знаете? — ее голос неожиданно задрожал в страстной мольбе, которую она была не в силах скрыть. — Вы не знаете, что в лучших из нас есть нечто такое, до чего ни одна рука извне не должна посметь дотронуться? Нечто священное, потому и только потому, что можно сказать: «Это мое». Вы не знаете, что люди живут только для самих себя, по крайней мере, лучшие из них, те, кто этого достоин? Вы не знаете, что в нас есть нечто, к чему не должны прикасаться никакое государство, никакой коллектив, никакие миллионы?
— Нет, — ответил он.
— Товарищ Таганов, как многому вам предстоит еще научиться!
... Если мы спокойно и просто подумаем над всем этим — как оно есть — можем ли мы знать, что такое смерть? Ведь это конец всему, навсегда, никогда снова, никогда, независимо от того, хотим мы этого или нет.
Разве вы не видите, почему он не может умереть? Потому, что я люблю его.
Нам всем приходится страдать. Мы все чего-то добиваемся и что-то теряем. Это все неважно. Но, потому что мы — живые, в каждом из нас есть что-то, что… что как… основа нашего существования — и этого нельзя касаться.
Толпа существует и дает почувствовать свое существование. Это хорошо известный и отвратительный факт. В наше время толпа дала его прочувствовать с особенной мерзостью.
— Я хотела бы помочь тебе. Но из всех людей я меньше всех могу помочь тебе. Ты ведь знаешь это.
Он тихо засмеялся:
— Но ты помогаешь мне, Кира. Ты — единственная, кто помогает мне.
Она прошептала:
— Почему?
— Потому что, что бы ни случилось, у меня есть ты. Потому что, какую бы человеческую трагедию я не увидел вокруг себя, у меня все равно есть ты.
Cлайд с цитатой