Он не может желать себе смерти. Он просто нуждается в большей любви.
Она сильно любила, но не была его любовницей. Она была его женщиной.
Он не может желать себе смерти. Он просто нуждается в большей любви.
В кожаном кресле, в кабинете этой нахальной самодовольной женщины, ей хотелось немедленно умереть.
Любовь к детям – не дроби в математике, когда всё можно поделить на равные части. Она сложнее любой арифметики.
Сегодня ночью я снова не могла уснуть. И знаю, что не только я. На другом конце города уже два года не может спать мужчина, потому что я не поверила в него и не смогла принять его отваги, доброты, нежности и заботы, поскольку «такова жизнь, и потом, я ведь связана супружеским обетом». Завтра я позвоню ему и скажу, что это неправда. Что я ошибалась. И завтра все меня возненавидят...
Я ему верю. Верю даже тогда, когда он называет меня ее именем, видит, вместо моего, ее лицо. Он прикасается — нет, не ко мне, а к тому что потерял.
Любовь и смерть имели такую природу, что заниматься ими понарошку было невозможно. Не играло роли, верят ли участники процедуры в то, чем заняты, — важно было, что это действительно с ними происходит. Спариваться и умирать можно было только всерьез, хоть в домашнем уединении, хоть перед сотней камер на арене.
— Любовь и ненависть нужны, чтобы преодолеть страх смерти. Когда нет смерти — не нужно любить, не нужно ненавидеть.
— Офигеть! Я это у себя в статусе напишу, ладно?