По веленью заката мы ныряем в переулок, в который давно хотели нырнуть, в узкий проход между глухими стенами, печальный, словно канал, где плавает однако небо со всем его добрым светом. На берегах его, подобно детям, продающих друг другу камешки и всякую мелочь, сидят торговцы победнее, прислонившись к стенам, заменяющим удобную спинку кресла. Старьевщики стерегут старьё, висящее на гвоздях, вбитых в камень ограды.
Самое смешное и самое печальное здесь — лавочки со старой обувью. В старой обуви есть что-то нестерпимо, душераздирающе человеческое, слишком человеческое, беззаконное, разлагающее. Неуязвимого Ахилла и важного жреца можно поразить не только в пяту — уязвим весь сапог, весь ботинок. Идеал, величие вечности, присущие смерти, все человеческое и все божественное сводится в конце концов к спонтанному башмаку... Как запредельна скорбь старой туфли, провидящей последний суд, где во главе сидящих — насмешливое и нестрогое божество! Какое дивное ученье, какой урок, превосходящий книжные уроки, усваиваем мы, глядя на старую обувь, в груде которой каждый башмак угрюм и одинок, словно Гамлет!
Под шатром, за ворохом обуви, громоздящейся на земле, как на витрине, лысая и ободранная старуха с пустыми глазами и два разбухших, багровых человека, стоя на коленках и низко согнувшись, рвут на части старую обувь и сжигают совсем уж негодные куски, от которых валит вонючий, как в крематории, дым. Ничего страшнее этого не увидишь даже на бойне. Словно раздирая пасть жабе, отрывают они подошвы; словно потроша кого-то, отрывают плоскогубцами носок и каблук. Если подметка очень уж тверда, безжалостно пускают в дело нож и топор, которые тупо стучат по расщепленной широкой колоде, словно в лавке мясника. Сил нет смотреть, как разделывают несчастные башмаки, ещё приветливые и живые, особенно же воротит с души, когда глядишь в кучу хлама, который с презрением швыряют в сторону, чтобы потом сжечь.
Меня отвратило то, что, глядя на них, я вспомнил ортопедические приспособления, которые носят дети со слабым позвоночником, — дырчатые алюминиевые подпорки, держащие сраженную страхом детскую душу, чья вера никнет и уже не может стоять без подмоги. Мне мерещилось, что это не крылья, а короткие костыли или какой-то аппарат, направляющий нас куда надо и, словно плавник, помогающий хотя бы поначалу не утонуть в житейском море.
Тем не менее, надо было преодолеть неприятную мысль о грязных плечах должно быть умершего ребенка и повесить крылья у себя в кабинете.
Но ведь всегда думаешь, что встретишь снова то, что встречается лишь однажды на развале Растро. Сколько не учись, не научишься!
Cлайд с цитатой