Наконец старая негритянка могла позволить себе то, о чём так долго мечтала — безделье. Дни напролёт сидела у окна, обмахивая толстое лицо веером из страусиных перьев. Ходила по комнате только ради того, чтобы послушать, как звенят её бусы-браслеты. Иногда гадала, спрашивая у духов Оришас, помешает ли что-нибудь её счастью. Ракушки каури неделю за неделей молчали, пока однажды не предсказали измену.
Хозяйка гостиницы «Виолетта» открыла мне дверь до того, как я постучала.
— Заходи, всё готово.
— Что готово?
Она махнула. Я прошла за ней по коридору, поднялась на второй этаж. Перила лестницы блестели, как петушки-карамельки на солнце.
— Вот твоя комната.
На окнах не было штор, нараспашку ставни. Подсвечник на тумбочке вместо лампы. Край одеяла отвернут, пирамидами стояли взбитые, как торт «Павлова», две подушки. Эта спальня обняла меня крепче мамы.
Вниз с холма по пыльной дороге. Шум моря в сердце спасал от тоскливых мыслей. С каждым шагом волны накатывали, били по рёбрам, отступали, оставляли тину, тишину, мысли.
Обменивались друг с другом новостями на языке надломленных веток, укрывались щитами от дождя из ядовитых стрел, слушали, как подводные монстры чешут спины о кили лодок… Проживали каждый миг как последний — не это ли величайшее счастье?
— Живёшь или не живёшь у себя дома?
Я разглядывала изумрудные вены на её запястьях.
— Кажется, не живу.
— Тогда и не надо там оставаться.
Садись, задирай голову, смотри: всё выше тебя, а ты малютка, человечишко, прах, ничтожество, несовершенство. Perola barroca — жемчужина без оси, с наростом, с пороком. А теперь погляди на алтарь, на купол: в небесном саду золотые лозы, они алмазной росой покрыты. Хочешь попасть в этот мир после смерти? Веди себя, как мы говорим, и обязательно жертвуй. Твои деньги — вода для золочёных лилий, бархатная одежда для статуй, серебряные гвозди в ладони Иисуса, рубиновая кровь для его коленей. Отдавай десятину, если хочешь рая. Видишь, какой господь щедрый? Видишь, сколько в его саду богатства? Если будешь послушным, оно ждет тебя после смерти, человечишко, прах, ничтожество, несовершенство.
Мерседес осматривала деревья, но ни одно не походило на то, которое дона Жозинья показала ей в книге. Рабыня углублялась в лес, трава распрямлялась за её шагами, исчезала тропинка. Когда ночь потушила последний свет, служанка улеглась на мешок из-под фасоли, накрылась листвой, уснула. Такой, вздрагивающей и сопящей, под пожухлой веткой лесного ореха её и нашло счастье.
Кабра приоткрыл веки. Глаза кольнуло светом. Зубы стучали, шею стягивала сухая тина. Площадь Верхнего Салвадора шкварчала птицами, как сковородка.
— Замолчите, — просипел Кабра.
Хотел зажать ладонями уши, но поднять руки не вышло. Тяжёлые, они лежали вдоль тела, словно из них вынули кости, а в пустоту залили железо.
Есть вещи, которые должны оставаться в тайне. Ведь для чего-то же ещё никто не нашел Пайтити, не расшифровал рукопись Войнича и геоглифы Наски?
Кто-то считал дни до конца пути. Кто-то знал, что жизнь в дороге — лучшая из возможных жизней.
Cлайд с цитатой