Неужели навеки врозь?
Сердце знает, что да, навеки.
Видит всё. До конца. Насквозь…
Но не каждый ведь скажет — «Брось,
Не надейся» — слепцу, калеке…
Неужели навеки врозь?
Сердце знает, что да, навеки.
Видит всё. До конца. Насквозь…
Но не каждый ведь скажет — «Брось,
Не надейся» — слепцу, калеке…
Я одна живу отлично,
Все нормально в жизни личной,
И почти что не жалею,
Что не я твоя жена.
У меня свои заботы,
Плачу только по субботам.
И еще по воскресеньям.
И еще, когда одна.
Тополя шептались.
На душе мертво.
В марте мы расстались,
только и всего.
Давняя улыбка,
взгляд. Ни у кого
глаз таких не встретить.
Только и всего.
Дни тоски и гнева.
Света твоего
луч с ночного неба.
Только и всего.
За огонь высокий,
за тепло его -
в сердце эти строки.
Только и всего.
Они ждут пока ты расслабишься, размякнешь, и только потом предательски вонзят нож в спину.
— Но не вдвоём, а поодиночке…
— Да, — подтвердила она, — поодиночке.
И при этом слове Уилл ощутил, как в нём волной всколыхнулись гнев и отчаяние — они поднялись из самой глубины его души, словно из недр океана, потрясённых каким-то могучим катаклизмом. Всю жизнь он был один, и теперь снова будет один: тот удивительный, бесценный дар, который ему достался, отнимут почти сразу же. Он чувствовал, как это волна вздымается всё выше и выше, как её гребень начинает дрожать и заворачиваться — и как эта гигантская масса всем своим весом обрушивается на каменный берег того, что должно быть. А потом из груди его невольно вырвалось рыдание, потому что такого гнева и боли он не испытывал ещё никогда в жизни; и Лира, дрожащая в его объятиях, была так же беспомощна. Но волна разбилась и отхлынула назад, а грозные скалы остались — ни его, ни Лирино отчаяние не сдвинуло их ни на сантиметр, поскольку споры с судьбой бесполезны.
Он не знал, сколько времени боролся со своими чувствами. Но постепенно он начал приходить в себя; буря в его душе улеглась. Возможно, водам этого внутреннего океана не суждено было успокоиться окончательно, однако первое, самое мощное потрясение уже миновало.
Кофе с легким привкусом миндаля.
Тихо Чет Бейкер снова играет джаз.
И вместо кроткого вздоха «твоя»
Ровное «это теперь не про нас».
У наших привычных бесед до утра
Новый поистине сжатый формат.
И вместо «может еще раз с нуля»..?
Твердое «больше ни шагу назад».
Я не держу — хочешь, лети,
Ты же могла летать...
And I
Take back all the things I said
To make you fell like that.
I wish you felt the way that I still do.
...
But you don't,
You don't feel anymore,
You don't care anymore.
It's all gone.
Я сидел неподвижно, пытаясь овладеть положением. «Я никогда больше не увижу её», — сказал я, проникаясь, под впечатлением тревоги и растерянности, особым вниманием к слову «никогда». Оно выражало запрет, тайну, насилие и тысячу причин своего появления. Весь «я» был собран в этом одном слове. Я сам, своей жизнью вызвал его, тщательно обеспечив ему живучесть, силу и неотразимость, а Визи оставалось только произнести его письменно, чтобы, вспыхнув чёрным огнём, стало оно моим законом, и законом неумолимым. Я представил себя прожившим миллионы столетий, механически обыскивающим земной шар в поисках Визи, уже зная на нём каждый вершок воды и материка, — механически, как рука шарит в пустом кармане потерянную монету, вспоминая скорее её прикосновение, чем надеясь произвести чудо, и видел, что «никогда» смеётся даже над бесконечностью.
Вот и все, я тебя не вижу.
Этот омут такой бездонный!
Остаешься под звездным небом,
Не любимый и не влюбленный.
Ухожу по ночной дороге
Из весеннего сумасбродства,
С каждой улицей нестерпимей
Ощущаю своё сиротство.