Я знаю, поздно или рано
Помру под бременем грехов.
Но все мои былые раны
Живут под именем стихов.
Я знаю, поздно или рано
Помру под бременем грехов.
Но все мои былые раны
Живут под именем стихов.
Что есть творчество? Попытка убаюкать жизнь в стихах, попытка жить сквозь певчество и отчество, и в пол строки — разменная тоска.
Вулканов вышел к микрофону,
И там, прокашлявшись раз восемь,
Без предисловия с разгону
Он произнес: «Стихи про осень»!
— Осенний лист упал на гравий
Так обреченно, как на плаху.
Твое лицо в очков оправе
Я забываю…
— На х**! На х**!..
Поэт Вулканов оглянулся
На стол, смеявшийся безбожно
И, виновато улыбнулся,
Сказав: «Друзья, а тише можно?»
Я у бога просила, старая:
Сохрани мне козлика, господи!
За здоровье его много слез поди
Пролила я ночами, старая.
Но ушел от меня мой серенький,
Не взглянув даже, как я плакала.
Лишь цепочка на шее звякала,
Когда в лес убегал мой серенький.
А ведь чуяло сердце вещее,
Что печаль мне от бога завещана -
Видеть рожки его ветвистые
Да копытца когда-то быстрые.
я никогда особо не понимал своих стихов, давно догадываясь, что авторство – вещь сомнительная, и все, что требуется от того, кто взял в руки перо и склонился над листом бумаги, так это выстроить множество разбросанных по душе замочных скважин в одну линию, так, чтобы сквозь них на бумагу вдруг упал солнечный луч.
Сжигает ночь остатки дня,
Сжигает часть моей души,
И тогда лунный свет проникает в меня
И спасти от гибели темной спешит.
Ложатся облака повязкой на глаза,
И вот уже нет пути назад.
Ночь вонзает острый нож
В прикрытую дневную ложь.
Глаза закрыты, и на устах улыбка.
Все неподвижно, зыбко,
И в темноте украдкой
Жизнь превращается в загадку.
Мое заветное перо
Люблю, когда ты так остро,
Мне нравятся твои черканья
И ровная строка старанья.
Способно ты менять миры
И вдохновения пары
Туманят разум, чтоб внегласно,
Картина рисовалась ясно.
Словами можешь ты убить
И жизнь мгновенно сотворить,
Пиши моею кровью чесно
О том, что нам двоим известно...
Грустя и плача и смеясь,
Звенят ручьи моих стихов
У ног твоих,
И каждый стих
Бежит, плетет живую вязь,
Своих не зная берегов.
Из интервью:
— У вас никогда не было ощущения, которое часто мучает молодых писателей, — что все уже названо и писать после Шекспира вообще нет смысла?
— Нет. Это говорит о скудости души, о малодушии. В каком-то смысле до меня ничего не было! Я родилась, и это моя вселенная. Я умру, со мной она закончится. Нельзя говорить, что есть семь нот — и уже все сыграно. Тогда иди водить автобус. А зачем водить автобус, до тебя же водили? Чем более ты душевно богат и разнообразен, тем больше к тебе приходит слов. Ты же их не на аркане цепляешь, они сами в тебя вливаются, когда ты открыт и когда ты хочешь этого.