Макс Фрай. О любви и смерти

Тома у нас «сова». То есть, не просто засоня, которому не нравится подниматься по будильнику. Он-то поднимется, не вопрос. Только соображать часов до трех пополудни все равно не будет, хоть стреляй. А пика активности он достигает примерно к полуночи, когда все остальные скисают окончательно и бесповоротно. К счастью, к моменту Томиного совершеннолетия человечество успело изобрести ночные клубы и понаоткрывать их где ни попадя, включая наши благословенные края. А то даже не знаю, как бы он выкручивался с работой. Ночным сторожем все-таки очень уж скучно быть – сиди, жди, пока кто-нибудь нападет. Годами! И не факт, что дождешься.

0.00

Другие цитаты по теме

К ней еще ни разу в жизни не приставали ни психи, ни маньяки, ни какие-нибудь безобидные кришнаиты или, скажем, свидетели Иеговы. Даже настырные городские попрошайки обходили ее стороной, а это уже ни в какие ворота, впору удивляться: «Что со мной не так?»

А «интересно» всегда было для нее решающим аргументом. Часто единственным по-настоящему веским.

Я всегда знал, что люди странные существа, но сегодня с вами особенно интересно.

Каждый из нас живет в окружении загадочных существ – других людей. Но когда ты пытливо вглядываешься в лицо очередного незнакомца, ты видишь всего лишь собственное отражение. Часто – искаженное до неузнаваемости, но все же… Положим, ты способен прочитать чужие мысли – и что с того? «Я ненавижу тебя!» – думает незнакомец, и ты решаешь, будто он – злейший враг, поскольку ты сам употребил бы слово «ненавижу», только размышляя о враге. А на самом деле никакой он не враг. Незнакомцу решительно наплевать на тебя, просто у него, предположим, болит голова, и в такие минуты он с ненавистью думает о любом живом существе, которое попадается на его пути.

В своё время я обнаружил, что смеяться над людьми — прекрасный способ не убивать их чаще, чем требуется.

Думал: время немилосердно, с самого первого дня оно начинает перемалывать нас в своих жерновах и уже никогда не останавливается. Поначалу действует осторожно, старается не беспокоить, но в какой-то момент дает себе волю, несется во весь опор — чего церемониться, все равно никуда не денетесь, привыкайте, теперь всегда будет так. И когда хруст костей в его жерновах становится настолько громок, что собственного голоса уже не слышишь, это называют «кризисом среднего возраста» и дают тебе телефоны специалистов. Обычных людей, как и ты, уже перемолотых в пыль больше чем наполовину, чем они могут помочь. Лучшее, что можно сделать в такой момент, — найти какое-нибудь захватывающее занятие, чтобы отвлечься от невыносимого, которое нельзя прекратить.

... А хотят человеческие существа, как ни удивительно, вовсе не счастья, не канонического покоя-воли даже, а возможности как следует пожаловаться. Исключения из этого правила, несомненно, существуют, но обходят меня (и коллег моих, психотерапевтов) стороной, как чумной барак.

Я — возможность, — наконец говорит Франк. — Я — то, во что теоретически может превратиться твой друг, если обуздает две непобедимые стихии — время и себя.

У неё всегда, с детства, сколько себя помнила, болел весь мир — вымороченный, враждебный, нескладно и нелепо устроенный, не поддающийся исправлению, но при этом сияющий, звучащий, вибрирующий, ветреный, огненный и ледяной, великолепный настолько, что, дай она себе волю, рыдала бы взахлеб от восхищения с утра до ночи и, пожалуй, даже во сне. Но воли себе она, конечно, не давала, держала в ежовых рукавицах, дышала неглубоко, думать старалась поменьше и только о насущных проблемах, всегда стояла — там, внутри себя, — вытянувшись по стойке «смирно», чтобы не спятить, не рухнуть в сладкую темноту, не взорваться от переполняющей ее восхитительной муки.