Стоял полдень — в природе и у меня в душе.
Я слышу музыку, понимаю, но не могу выразить, и всё остается в моей душе. Поэтому в моей душе бывает тесно и мутно.
Стоял полдень — в природе и у меня в душе.
Я слышу музыку, понимаю, но не могу выразить, и всё остается в моей душе. Поэтому в моей душе бывает тесно и мутно.
Я мечтала остаться в одиночестве, дабы познать маздео-вагнеро-ницшеанское состояние духа в подобающей обстановке.
Она меня любит как график, по датам, по числам морей и пустынь. Она заползает мне в душу до глуби и губы брезгливо кривит. Она меня любит, конечно же, любит. Но страшно от этой любви.
Когда я говорю «любить», я имею в виду «любить» не в смысле «заботиться», а в смысле «обладать».
Необязательно разбираться в музыке, чтобы попасть под ее очарование. Так действует на нас любое искусство. Оно затрагивает нашу душу.
... И с этого неотправленного письма начались многие беды в ее жизни... Впрочем, только ли беды? Ведь вместе с бедами незаметно подкралась и любовь — такая странная, порой похожая на ненависть, изгоняемая, истребляемая, но все равно неодолимая, опалившая душу огнем...