Молчат гробницы, мумии и кости, -
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
Молчат гробницы, мумии и кости, -
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
... Вся моя красивая сытая жизнь осталась в прошлом безвозвратно, и нет смысла цепляться за воспоминания о ней. Этот кусок жизни я прожила окончательно, бесповоротно, и не нужно вытаскивать из старого нарядного ковра короткие разноцветные ниточки в надежде наковырять их побольше и соткать новый ковёр. Новые ковры плетутся из новых нитей.
В реальности всё совершенно не так. Иногда даже произнести одно-единственное слово – это уже подвиг!
Воспоминания прошлого. Фрагменты утраченного счастья. Иногда мы возвращаемся к ним, словно к кинопленкам семейного архива, оставленных на чердаке в старой коробке. Эти забытые цветные воспоминания лежат себе там годами, пока болезненная чувствительность в области сердца не притупится.
Когда происходит излечение, меняется все. Все встает на свои прежние места: размеренный уклад жизни, развенчанные иллюзии, непотревоженные секреты...
Когда женщин лишают слова, их лишают жизни. Когда женщин лишают площадки для слова, их лишают силы, которая необходима для благополучия и выживания.
Я где-то читал, что жизнь человека — его прошлое и будущее — это спираль: каждый виток уже заключает в себе следующий и направляет его. Может, и так. Но моя собственная жизнь представляется мне в виде нескольких замкнутых кругов, и они вовсе не переходят друг в друга с той же свободой, что витки спирали. Переход из одного круга в другой для меня всегда — резкий скачок, а не плавное скольжение. И меня расслабляет бездействие перед скачком — ожидание той минуты, когда я буду точно знать, куда прыгнуть…
Не хочу ни о чём писать.
Надоели слова, слова…
Так устала полвека ждать,
пока жизнь мне отдаст тебя.
Ухожу в молчаливый путь.
Буду слушать, смотреть, дышать.
Если мне тебя не вернуть,
то, выходит, нет смысла звать.
Мы стояли у окна, туман льнул к стеклам, густел около них, и я почувствовал: там, за туманом, притаилось мое прошлое, молчаливое и невидимое... Дни ужаса и холодной испарины, пустота, грязь, клочья замученного бытия, беспомощность, расточительная трата сил, бесцельно уходящая жизнь — но здесь, в тени передо мной, ошеломляюще близко, ее тихое дыхание, ее непостижимое присутствие и тепло, ее ясная жизнь, — я должен был это удержать, завоевать...
Порой ей хотелось заснуть — надолго-надолго — и проснуться, когда настоящее станет прошлым. Далеким-далеким, как будто происходило все не с ней, а с какой-то другой женщиной...
Мы стояли у окна, туман льнул к стеклам, густел около них, и я почувствовал: там, за туманом, притаилось мое прошлое, молчаливое и невидимое... Дни ужаса и холодной испарины, пустота, грязь, клочья замученного бытия, беспомощность, расточительная трата сил, бесцельно уходящая жизнь — но здесь, в тени передо мной, ошеломляюще близко, ее тихое дыхание, ее непостижимое присутствие и тепло, ее ясная жизнь, — я должен был это удержать, завоевать...