— Отпусти меня, неудобно, я через двери зайду.
— Семеныч, не ищи в науку лёгких путей!
— Отпусти меня, неудобно, я через двери зайду.
— Семеныч, не ищи в науку лёгких путей!
Александр Филиппович задрал брови и приоткрыл рот. Потом вздохнул и сказал:
— Ладно, гордыня так же нелепа, как и скромность. Кто-то умный сказал, что порядочный учёный должен уметь объяснить свою теорию пятилетнему ребёнку. Допустим, я ребёнок — объясняйте.
— Ладно, — согласился Шустеров и полез в карман за сигаретой. Затянулся. — Есть на свете три гадких явления: парадокс Ольберса, красное смещение и реликтовый фон.
Александр Филиппович кивнул и сказал:
— А мне очень не нравится хабеас корпус и трирарка в синто.
— Это ещё что? — захлопал глазами Шустеров.
— Понятия не имею, — признался Александр Филиппович. — Потому и раздражает.
— Мне однажды тоже грустно было целых десять минут, а потом прошло.
— Да, десять минут — это много.
— ... К счастью, современная наука мало что знает про устройство мозга.
— Почему «к счастью»? — спросил тогда Маса.
И сэнсэй, мудрый человек, ответил:
— Потому что когда нет твердого знания, остается надежда на чудо.
Науку часто смешивают со знанием. Это грубое недоразумение. Наука есть не только знание, но и сознание, то есть уменье пользоваться знанием как следует.
Единственное, чему научила меня моя долгая жизнь: что вся наша наука перед лицом реальности выглядит примитивно и по-детски наивно — и все же это самое ценное, что у нас есть.
Проявлением наибольшего милосердия в нашем мире является, на мой взгляд, неспособность человеческого разума связать воедино все, что этот мир в себя включает. Мы живем на тихом островке невежества посреди темного моря бесконечности, и нам вовсе не следует плавать на далекие расстояния. Науки, каждая из которых тянет в своем направлении, до сих пор причиняли нам мало вреда; однако настанет день и объединение разрозненных доселе обрывков знания откроет перед нами такие ужасающие виды реальной действительности, что мы либо потеряем рассудок от увиденного, либо постараемся скрыться от этого губительного просветления в покое и безопасности нового средневековья.