— Если какая-то часть Вольдеморта выжила в любом виде, мы должны быть готовы. И я боюсь.
— Я тоже.
— А я ничего не боюсь. Кроме мамы.
— Если какая-то часть Вольдеморта выжила в любом виде, мы должны быть готовы. И я боюсь.
— Я тоже.
— А я ничего не боюсь. Кроме мамы.
РОЗА: Мам, он опять показывает эту дурацкую штуку!
ГЕРМИОНА: Ты говоришь — дурацкая, он говорит — гениальная, а по моему, где-то посередке.
Давай лучше думать не об этом. Лучше сосредоточимся на том, что у нас нет волшебных палочек, нет метел, нету никак средств чтобы вернуться в наше время. Единственное, что у нас есть, — наш мозг и... Да нет, это все, только он... И мы должны ее остановить.
Я считаю, что ты всегда можешь выбрать… в определенный момент… то, каким человеком ты хочешь быть. И в этот момент, рядом должен быть родитель или друг. Но если ты ненавидишь своего родителя в этот момент, а друзей у тебя попросту нет… тогда ты оказываешься абсолютно одинок.
Гермиона Грейнджер, мной командует Гермиона Грейнджер! (Она поворачивается к нему. Он улыбается). И мне это даже нравится.
— Не уходи!
— Те, кого мы любим — никогда нас в действительности не покидают. Есть вещи не подвластные смерти. Картины... и память... и любовь.
— Мы не можем защитить молодежь от бед. Боль должна прийти и придет.
— И что, мне стоять и безучастно смотреть?
— Нет. Предполагается, что ты обязан научить его не бояться жизни.
Будь честен с теми, кого любишь, не скрывай свою боль. Страдать это так же человечно, как и дышать.
— И нормально было сказать это ребенку?
— Да, если этому ребенку предстоит умереть ради спасения мира.