Я сейчас без пизды, детка, а для меня это все равно что без любви. Я их не разделяю. Я не такой умный.
Я работаю, Луиз. Тут у меня пароль – «квартплата». Попробуй понять.
Я сейчас без пизды, детка, а для меня это все равно что без любви. Я их не разделяю. Я не такой умный.
Иногда просто опускаешься на дно ужаса, задираешь лапки – а все равно никак не сдохнешь.
Поразительно: иногда получается вот такая [прекрасная] женщина, а у всех остальных – ну, у большинства остальных – нет ничего или почти ничего.»
— Йорг, — сказала она. — Что я буду делать, когда ты умрёшь?
— Жрать будешь, спать, ***стись, ссать, срать, наряжаться, гулять и гундеть.
Ни один мужчина не может звать женщину своей. Мы ими никогда не владеем, мы их лишь ненадолго заимствуем.
Как хорошо, подумала Мария, что после занятий любовью не остается следов. Лицо не зеленеет, волосы не обвисают. А ведь Бог вполне мог сделать, чтобы так и было. И тогда конец. Никакой надежды.
Мир ведь еще вертится только из-за исключительных людей. Они нам как бы чудеса творят, пока мы на попках своих посиживаем.
Чтоб стало больно, вовсе не нужно быть пьянью, чтоб тебя баба обнулила – тоже; но тебе может быть больно, и ты пьянью станешь. Пораскинешь немного мозгами, особенно по молодости: дескать, тебе везет, — да, иногда и возит. Но в действие вступают всякие средние величины, всевозможные законы, про которые ничего не знал, хоть и воображал, будто все идет хорошо. И однажды ночью – жаркой летней ночью где-нибудь в четверг – понимаешь, что и сам уже пьянь, сам сидишь где-нибудь в полном одиночестве, в дешевой съемной комнатушке, и сколько б раз ты здесь уже ни бывал, это не помогает, все даже хуже, поскольку привычно не рассчитываешь, что тебе такое предстоит. И остается одно – закурить новую сигарету, налить себе еще, проверить стены, вдруг на них повылазили рты и глаза. Немыслимо, что мужчины и женщины друг с другом делают.