Мне было двадцать два года. В этом возрасте ничего не принимаешь всерьез, только самого себя.
Сами понимаете, ничто не обходится нам так дорого, как неведение в момент опасности...
Мне было двадцать два года. В этом возрасте ничего не принимаешь всерьез, только самого себя.
Сами понимаете, ничто не обходится нам так дорого, как неведение в момент опасности...
В молодости мы все максималисты, затем набираемся жизненного опыта и становимся теми, кто есть.
Иди, наслаждайся! Что ещё делать в двадцать лет? В тридцать извлекаешь уроки. А в сорок — платишь за выпивку.
Когда тебе шестнадцать, и мир предстает перед тобой таким большим и живописным, то всегда кажется, будто ты точно знаешь, как следует жить. Потом ты взрослеешь, и ценности меняются. И только в старости, озираясь на прошлое, понимаешь, как чертовски ты был прав в свои шестнадцать.
Вообще для нее имело значение только будущее и, пожалуй, чуть-чуть настоящее, но к чужому опыту она была абсолютно равнодушна, как, впрочем, все молодые; ее нисколько не занимало, что все повторяется из поколения в поколение, и пережитое чему-то нас уже научило или могло бы научить.
Люди, умудренные опытом, знают, что судьба ничего не дает просто так, и счастливые минуты приходят лишь после многих испытаний и ошибок. Но люди юные и наивные, не знающие толком ни жизни, ни самих себя, порою искренне верят, что могут стать избранниками счастья только потому, что горячо его жаждут всей своей открытой душой.
... Молодые знают, что будут жить вечно, и глупо подвергают себя неоправданному риску. Но прожив так долго, как я, становишься осторожным. Понимаешь: жизнь превыше всего.