Я стану
Вечной раной на сердце, проклятьем и освобождением
Той прохладой, тем жаром, что жаждет ещё и ещё
Нужно долго ковать и проверить на прочность все звенья
Ты не вырвешься, не сумеешь. Побег запрещён.
Я стану
Вечной раной на сердце, проклятьем и освобождением
Той прохладой, тем жаром, что жаждет ещё и ещё
Нужно долго ковать и проверить на прочность все звенья
Ты не вырвешься, не сумеешь. Побег запрещён.
Каждая наша встреча – под ребра нож,
Острый клинок все глубже в моей груди.
Я не люблю тебя — только это ложь.
И улыбнусь: «Пожалуйста, уходи».
Я хочу прописаться в подкорке твоего мозга,
Чтобы больше никто, чтобы только мой образ внутри,
Словно сон обезумевшей кисти бессмертного Босха
Лабиринтом запутанным древнего острова Крит.
И, казалось бы, вот — наши души полны бесконечной печали.
По ушедшим мечтам, по тому, что хотелось, но тем, кем мы так и не стали.
По несбывшимся таинствам ночи, по трем неизвестным в чужом рукаве.
По теряющем силу пророчеству и по всему, что исчезло навек.
Короток век...
Но вера жива, тлеет чуть-чуть,
Слепо сжимает на горле жгут.
Трудно дышать, слезы в глазах.
Что мне отдать, чтобы сгинул страх?
Только любовь.
Ты наблюдал, как изменяется мир.
Немного сдал, но стал для многих кумир.
И, наливая стакан,
Забывшись, снова мечтал,
Что скоро чья-то рука...
Что скоро чья-то рука...
Что скоро чья-то рука
Расставит всё по местам!
Что ни говорите, а рассудок играет решающую роль ещё до заказа пышной свадебной корзины с цветами, которые не позволяют всё же забыть о том, что завтра в этой корзине уже будут лежать овощи. Позор тому, кто дурно об этом подумает!
Мы живём в эру фанерованной мебели. Часто слышишь, как говорят: «Такие-то удачно выдали свою дочь», и скромное наречие «удачно» предполагает, что все выгоды были учтены.
Теперь этим просто не хвастают — вот единственная перемена, — в наше время это недопустимо. У нас господствует сентиментальное притворство. Родителям даже рекомендуется добавить: «И знаете, они обожают друг друга!» Это уже похоже на фанеру из палисандрового дерева.