Я повернулся к ней:
— Не беспокойтесь обо мне.
— Я беспокоюсь обо всем и обо всех, так уж я устроена.
Я повернулся к ней:
— Не беспокойтесь обо мне.
— Я беспокоюсь обо всем и обо всех, так уж я устроена.
— Почему вы считаете, что дело, которому ты служишь, важнее собственной судьбы?
На миг задумавшись, он сказал:
— Я не отделяю одного от другого.
— Да, — кивнул я.
У вас нет проблем, а есть лишь способность к беспокойству, которая может менять направление и переключаться с одного на другое, но всегда остается с вами.
— Так вы выбираете смерть потому, что потеряли надежду?
— Как мог я ее потерять, если у меня ее никогда не было?
— Разве можно жить без надежды?
— Да, если имеешь убеждения.
Беспокоюсь, когда беспокоиться не из-за чего. А когда есть из-за чего беспокоиться, напиваюсь.
— Но слова остывают у меня в горле, желания — в сердце, а жест — на кончиках пальцев.
Я старался отвечать им и улыбаться, но сердце мое было погребено под застывшей лавой.
Тайна в чертах, искренность в глазах, хитрость в делах, «на лицах дерзость, в сердце страх».
Невысказанное точит душу человека изнутри, а стоит выговориться — и то, что наболело, сразу теряет свою разрушительную силу.
... на тех, у кого нет своих переживаний, чужие страсти действуют так же возбуждающе, как театр или музыка.
... ловушки зеркал я сумела избежать, но взгляды — кто может устоять перед этой головокружительной бездной? Я одеваюсь в черное, говорю мало, не пишу, все это создает мой облик, который видят другие. Легко сказать: я — никто, я — это я. И все-таки кто я? Где меня встретить? Следовало бы очутиться по другую сторону всех дверей, но, если постучу именно я, мне не ответят. Внезапно я почувствовала, что лицо мое горит, мне хотелось содрать его, словно маску.