Ты ещё волчонок, а уже ворчишь на медведя.
Кто книгу с мыслью умной и благой
Теперь у нас читает, в самом деле?
Нет, молодёжь до дерзости такой
Дошла теперь, как никогда доселе!
Ты ещё волчонок, а уже ворчишь на медведя.
Кто книгу с мыслью умной и благой
Теперь у нас читает, в самом деле?
Нет, молодёжь до дерзости такой
Дошла теперь, как никогда доселе!
Это слова Сесила, и мне они не нравятся. Будь собой, Прескотт. Я предпочитаю, чтобы ты оставался таким — дерзким, опрометчивым и исполненным решимости совершить задуманное, какова бы ни была цена.
Дорогое дитя, дерзость — вот пароль, отпирающий любую дверь лучше всякого «Сезам, откройся!»
Ах, мой друг, как мне внушить вам, что грубость не идентична остроумию? Я бы не счёл свою жизнь прожитой зря, если бы смог убедить вас, что рапира иронии – куда более эффективное оружие, нежели дубина дерзости.
Совершить дерзкий поступок легко, но трудно потом убедительно обосновать его перед окружающими.
— Похоже, Петр Великий теперь хорошо себя ведет, — заметила я с рассчитанной дрожью и кивком в сторону сверкающей громадины.
— Временами он очень дерзок. — Она улыбнулась. — Это все потому, что он русский, полагаю.
— Мне вот что интересно...
— Чего?
— Чего вот этакий ведьмак жрёт?
— Грибы...
— Картоплю!
— Почему картоплю?
— Он же человек! Кровь у него идёт? Идёт. Потом он обливается? Значит и картоплю жрёт.
Воистину, нет ничего более отвратного, нежели монстры оные, натуре противные, ведьмаками именуемые, ибо суть они плоды мерзопакостного волшебства и диавольства. Это есть мерзавцы без достоинства, совести и чести, истинные исчадия адовы, токмо к убиениям приспособленные. Нет таким, како оне, места меж людьми почтенными. А их Каэр Морхен, где оные бесчестники гнездятся, где мерзкие свои дела обделывают, стерт должен быть с лона земли и след по нему солью и селитрой посыпан.