Данко спит. Не стенает, не сердится, распрощался с последнею трезвостью. А под стойкой валяется сердце. Догорает. Уже бесполезное.
Когда ты век бежал за эхом, стирая сердце до прорех, и встретил, встретил человека, но жалок этот человек.
Данко спит. Не стенает, не сердится, распрощался с последнею трезвостью. А под стойкой валяется сердце. Догорает. Уже бесполезное.
Когда ты век бежал за эхом, стирая сердце до прорех, и встретил, встретил человека, но жалок этот человек.
Я бы стер слова, но как стереть ту, что как маяк стоит за ними, ту, что в нищете и простоте светит в ночь каким-то звездным, синим.
Я смотрю на свой самолет, он похож на ручку, ту, что скоро напишет на черном небе «прощай».
Мне не уснуть. А мир — ладонь,
Гуляй, гуляй, пока не спится,
Пока не вырвет осень зонт,
И не покроют тебя листья.
Но когда ты спросишь: «зачем же со мной остался?» Я хочу твое сердце выучить наизусть.
И наши души — коридорами для пришлой боли всех людей. Мы плачем полночью за шторами, мы память людных площадей времен тоски, времен отчаянья, не достучавшейся весны, времен утробного молчания всей изувеченной страны.