— Я уже ничему не удивляюсь.
— Ну наконец-то. Ты взрослеешь, мальчик.
— Я уже ничему не удивляюсь.
— Ну наконец-то. Ты взрослеешь, мальчик.
Знаешь, хочется Апокалипсиса, чтобы глобальный переворот произошел. Вся эта мишура: бабло, статусы, должности, законы, указы, чтобы все это в один миг потеряло всякий смысл. И чтобы все с нуля, сначала!
Возраст определяется не годами, а внутренним ощущением — поднимаешься ли ты к перевалу или уже преодолел его и спускаешься в долину. Ощущение подъема держится до тех пор, пока у человека больше сил, чем требуется, чтоб просто плыть по течению жизни. Избыток внутренней силы тратишь на движение вверх. Но наступает момент, после которого жизнь берет у тебя больше энергии, чем ты можешь потратить, и тогда начинается скольжение вниз. Это, собственно, и есть старость. Как во всяком плавном спуске, тут есть своя приятность.
Целый кусок жизни безвозвратно ушел. Да я и не скучаю по той жизни, я выросла из нее. Я уже не умею так беспечно веселиться, всегда в глубине души я остаюсь серьезной.
— Она ему промышленным клеем булки склеила.
— Какие булки?
— Ну не хлебные же. Задницу склеила.
Подростки: существа, которые еще не догадываются, что в один прекрасный день они будут знать о жизни так же мало, как их родители.
— Хорошая?
— Да-да, хорошая. Антошин, хорошая — это не только большие сиськи и длинные ноги, можно быть хорошей по-другому, понимаешь?
— Можно, конечно... Только это как-то безрадостно.
Игорь Евгеньевич, зря ты так с Карповым! Лучше б сходил медведя в зоопарке подразнить!
Не помнить бы событий дня,
Всё, что я вижу поневоле, -
Причина горести и боли
И словно пытка для меня.