Горе, подобное моему, лишено всякой гордости. Мне всё равно, кто будет знать, как я несчастна. И пусть кто хочет торжествует над моим унижением.
Элинор была осуждена утешать других не только в их горе, но и в своём собственном.
Горе, подобное моему, лишено всякой гордости. Мне всё равно, кто будет знать, как я несчастна. И пусть кто хочет торжествует над моим унижением.
— Неужели счастье может зависеть от богатства и величия!
— От величия, может быть, и нет, — заметила Элинор, — но богатство очень способно ему содействовать.
Совершенно справедливо, что восхищение прелестью пейзажа превратилось в набор банальных слов. Все делают вид, будто понимают ее, и тщатся подражать вкусу и изяществу того, кто первым открыл суть живописности. Мне противна любая пошлость выражений, и порой я не высказываю своих чувств, потому что не нахожу для излияния их достойного языка, а лишь избитые, тривиальные сравнения, давно утратившие смысл.
Вопрос об умении властвовать собой она решала очень просто: сильные, бурные чувства всегда берут над ним верх, спокойные его не требуют.
Чем больше я узнаю свет, тем больше убеждаюсь, что никогда не встречу того, кого могла бы полюбить по-настоящему.
Как всякий человек, я хочу быть счастлив, но, как всякий человек, быть им могу только на свой лад.
Для них пожелать чего-то — значило надеяться, а надеяться значило ожидать незамедлительного исполнения надежд.