Одна страсть, захватив нас, измещает все прочие страсти.
6.00
Ведь есть же люди, которым так и выстилает гладенько всю жизнь, а другим — всё перекромсано. И говорят — от человека самого зависит его судьба. Ничего не от него.
Александр Исаевич Солженицын. Раковый корпус
Другие цитаты по теме
Cлайд с цитатойИ еще обязательное условие: переносить лечение не только с верой, но с радостью! С радостью! Вот только тогда вы вылечитесь!
Есть высокое наслаждение в верности. Может быть — самое высокое. И даже пусть о твоей верности не знают. И даже пусть не ценят.
Но чтоб она двигала что-то!
А если — ничего не движет? Никому не нужна?…
— А зачем человеку жить сто лет? И не надо. Это дело было вот как. Раздавал, ну, Аллах жизнь и всем зверям давал по пятьдесят лет, хватит. А человек пришел последний, и у Аллаха осталось только двадцать пять.
— Четвертная, значит? — спросил Ахмаджан.
— Ну да. И стал обижаться человек: мало! Аллах говорит: хватит. А человек: мало! Ну, тогда, мол, пойди сам спроси, может у кого лишнее, отдаст. Пошел человек, встречает лошадь. «Слушай, — говорит, — мне жизни мало. Уступи от себя.» — «Ну, на, возьми двадцать пять.» Пошел дальше, навстречу собака. «Слушай, собака, уступи жизни!» «Да возьми двадцать пять!» Пошел дальше. Обезьяна. Выпросил и у нее двадцать пять. Вернулся к Аллаху. Тот и говорит: «Как хочешь, сам ты решил. Первые 25 лет будешь жить как человек. Вторые 25 будешь работать как лошадь. Третьи 25 будешь гавкать как собака. И еще 25 над тобой, как над обезьяной, смеяться будут».
Это — наше всегда! И это — сегодня! А кто что языками мелет — этого не наслушаешься, то ли будет, то ли нет. Любовь, и все.
И почему же, спрашивал теперь Демка тётю Стефу, почему такая несправедливость и в самой судьбе? Ведь есть же люди, которым так и выстилает гладенько всю жизнь, а другим — все перекромсано. И говорят — от человека самого зависит его судьба. Ничего не от него.
— От Бога зависит, — знала тётя Стефа. — Богу все видно. Надо покориться, Демуша.
— Так тем более, если от Бога, если ему все видно — зачем же тогда на одного валить? Ведь надо ж распределять как-то…
А уж где пришлось набраться вдосыть — это в переполненных послевоенных бутырских камерах. Там каждый вечер читались у них лекции профессорами, кандидатами и просто знающими людьми — по атомной физике, западной архитектуре, по генетике, поэтике, пчеловодству — и Костоглотов был первый слушатель всех этих лекций.
Одна из утомительных необходимостей человечества — та, что люди не могут освежить себя в середине жизни, круто сменив род занятий.
Стучало сердце. Колотилось сердце о дверь чугунную, которая никогда не должна была отпереться — но что-то поскрипывала! что-то подрагивала! И сыпалась первая ржавчина с петель.
Она уже второй год работала на переливании и не помнила ни одного больного не подозрительного: каждый вёл себя так, будто у него графская кровь и он боится подмеса. Обязательно косились больные, что цвет не тот, группа не та, дата не та, не слишком ли холодная или горячая, не свернулась ли, а то спрашивали уверенно:
— Это плохую кровь переливаете?
— Да почему плохую?!
— А на ней написано было не трогать.
— Ну потому что наметили, кому переливать, а потом не понадобилась.
И уже даётся больной колоть, а про себя ворчит: «Ну значит, и оказалась некачественной».