Just because you’re an angel, doesn’t mean you have to be a fool.
Eсли ты ангел, то это вовсе не значит, что ты обязательно должен быть дураком.
Just because you’re an angel, doesn’t mean you have to be a fool.
Eсли ты ангел, то это вовсе не значит, что ты обязательно должен быть дураком.
Младенцы выглядели почти одинаково: оба маленькие, пятнистые и чем-то — но не вполне — похожие на Уинстона Черчилля.
... Мистер Янг слишком уважал Уинстона Черчилля, чтобы вот так запросто похлопать по попке его маленькую копию.
— И еще мне хотелось сказать тебе, — добавил Азирафаэль, — на случай, если мы не выберемся из этой передряги… я всегда буду знать, что в сокровенных недрах твоей души есть искра добра.
— Ой, спасибо, — с горечью ответил Кроули. — Ой, утешил.
Азирафаэль протянул руку.
— Я рад нашему знакомству, — сказал он.
Кроули пожал ее.
— Ну, до следующего раза, — сказал он. — И… знаешь еще что, Азирафаэль…
— Что?
— Просто запомни, что я всегда буду знать — в сокровенных недрах твоей души ты в достаточной степени сволочь, чтобы стать достойным любви.
– Б-берил! Т-ты м-мне н-ни с-слова не давала с-с-сказать, пока я… б-был жив. Т-теперь я у… у-умер, и могу с-с-с-сказать только о…о-одно…
Берил Ормерод недовольно нахмурилась. Раньше, когда появлялся Рон, он всегда говорил ей, что он счастлив там, за завесой, и рассказывал, как ему живется в том, что по описанию напоминало хижину в раю. Теперь его голос был больше похож на голос Рона, и она не была уверена, что ей хотелось именно этого. И она сказала то, что всегда говорила мужу, когда он начинал говорить с ней таким тоном.
– Рон, не забывай – у тебя сердце.
– У меня уже н… н-нет с-сердца. Заб-б… б-была? Так вот, Б… Б-берил…
– Да, Рон?
– Заткнись.
И дух исчез.
Будь моя воля, я бы дал людям возможность жить намного дольше, как старине Мафусаилу. Могло бы получиться очень интересно, ведь им надо будет прожить сотни лет, то они, возможно, начнут задумываться, стоит ли причинять столько вреда природе и экологии.
Двадцать семь человек, один за другим, были спешно подняты с постелей и, в свою очередь, подняли еще пятьдесят три души, поскольку любому человеку, охваченному паникой в четыре утра, жизненно важно знать, что он не одинок.
– Бросай оружие, – сказала Анафема за его спиной, – или я пожалею о том, что мне придется сделать.
И это правда, подумала она, когда часовой в ужасе замер. Если он не бросит автомат, он увидит, что у меня в руках палка, и я пожалею о том, что мне придется расстаться с жизнью.
В людях, по большей части, вообще нет ничего особенно плохого. Они просто склонны увлекаться новыми поветриями, например: обряжаться в сапоги и расстреливать других людей, или обряжаться в белые простыни и вешать других людей, или обряжаться в узкие джинсы, хвататься за гитары и созывать других людей на концерт.
Есть такие собаки, встреча с которыми заставляет вспомнить, что, несмотря на тысячи лет искусственного отбора, любую собаку отделяют от волка всего лишь две кормежки. Эти твари приближаются к вам медленно и целенаправленно — воплощенный зов предков, с желтыми зубами и зловонным дыханием, — и пусть их владельцы сколько угодно уверяют вас: «Да это же старая развалина, просто отпихни его, если будет надоедать», в глубине зеленых глаз мерцают костры плейстоцена…
Кроме полицейских, здесь стояло еще примерно две сотни человек, разглядывая М25 в бинокли. Среди них были представители армии Ее Величества, спецотряда по обезвреживанию бомб, служб военной разведки MИ5 и MИ6, Особого отдела и ЦРУ. А еще продавец горячих сосисок.
Всем было холодно, мокро, жутко и нечего сказать, за исключением одного офицера полиции, которому было холодно, мокро, и жутко, но зато было что сказать.