Всё, что происходит за дверями моего дома, не имеет ко мне ни малейшего отношения. Мир — здесь, в этой комнате. Здесь всё так, как оно и должно быть.
Когда что-нибудь к жизни возвращается всегда больно.
Всё, что происходит за дверями моего дома, не имеет ко мне ни малейшего отношения. Мир — здесь, в этой комнате. Здесь всё так, как оно и должно быть.
Глазом не успеешь моргнуть, а лицо у него уже совсем другое – словно свои чувства он прятал очень близко, под кожей. Словно там, внутри, кипела лава.
— Любовь твоя слишком уж тяжела.
— Слишком тяжела? Любовь или есть, или её нет. Лёгкая любовь – это вообще не любовь.
Есть одиночество, которое можно убаюкать. Руки скрещены на груди, колени приподняты, и покачиваешься — движение это, в отличие от качки корабля, смягчает душу и убаюкивает. Оно исходит откуда-то изнутри и обволакивает тебя плотно, как кожа. Есть ещё такое одиночество, которое словно накатывает извне. Его не убаюкаешь. Оно живое и существует независимо, само по себе. Оно иссушает и разрастается, захватывая всё вокруг, так что даже звук собственных шагов будто доносится до тебя со стороны.
Он прекрасно понимал, что Сэти имела в виду: попасть туда, где можно любить всё, что пожелаешь, где не нужно просить разрешения. Что ж, может быть, именно это и называется свободой.
... из-за его улыбки, а может, из-за той готовности любить, которую она видела в его глазах, — с такой доверчивой и открытой любовью смотрят на тебя жеребята, странствующие проповедники и дети; такую любовь нет необходимости заслуживать — она даётся даром.