Если счастье — это больше не надежда, то оно должно стать по крайней мере воспоминанием.
Тот, кто всем удовлетворён, — неумолим. Сытый голодного не разумеет. Баловни судьбы ничего не хотят знать, они отгородились от несчастных. На пороге их рая, так же как на вратах ада, следовало бы написать: «Оставь надежду навсегда».
Искушение — это прелюдия тоски. Тот, кто не может противиться искушению, напоминает писателя, который пишет десять страниц книги, десять блестящих страниц, а потом берется за новую книгу и снова пишет не больше десяти страниц. Так он пишет начало десятков, а может быть, и сотен книг, но лишь только начало, потому что опасается, что потом ему будет больно и тяжело.
Зачастую проблема воспоминаний как раз и состоит в том, что это счастливые моменты, о которых говорят только в прошедшем времени.
В пустынном и промёрзшем парке
Два призрака прошлое пытались воскресить:
— Ты помнишь нашу былую страсть?
— Зачем вспоминать?
— Сердце бьётся ли сильнее при звуке имени моего?
Всегда ли ты видишь мой образ в мечтах?
— Нет.
— Прекрасные дни невыразимого счастья, когда мы в поцелуе сливались?
— Возможно.
— Когда небо было синим-синим и надежда в сердце жила?
— Надежда, надежда исчезла, растаяла в бездонном небе.
Тот, кто всем удовлетворён, — неумолим. Сытый голодного не разумеет. Баловни судьбы ничего не хотят знать, они отгородились от несчастных. На пороге их рая, так же как на вратах ада, следовало бы написать: «Оставь надежду навсегда».
Желание встретить на своем пути очаровательного принца, который тебя страстно полюбит, — скорей всего, именно это скрывается за любым горем, волнением, заиканием, это то, что стоит за всякой мечтой об осмысленной и интересной жизни. Неистребимое и вечное желание встретить принца на белом коне. Я не твой принц на белом коне, я крыса на игрушечной лошадке. Театр ложной надежды закрывается.
Надежда… Знаете, что сказал Дизель об этом? Он сказал так: чем становишься старше, тем меньше разочарований. Потому что отвыкаешь от надежд. Надежды, они больше юношей питают. Только природа не любит несправедливостей. Если она даст тебе счастье, она обязательно навязывает и принудительный ассортимент, уравновешивает счастье заботами. Сыплет их столько, чтоб чашки весов уровнялись. Сил нет... Приходится отказываться и от того, и от другого.
Счастье обычно омыто слезами,
Душевною болью, покрытою кровью,
Уже почему-то чужими словами,
Уже почему-то чужим хладнокровием.
Все знают, что счастье не купишь за грош,
Все знают, что счастье равно всей той боли,
От коей недавно могло бросить в дрожь,
А может в объятия вина и пистоля.
Cлайд с цитатой