Мир остаётся прежним, только становится немного хуже.
Тому, кто знает зачем жить, все равно как жить.
Мир остаётся прежним, только становится немного хуже.
У пальто был белый перед, черные рукава и черная спина; оно было тесным, как наколенник, только гораздо менее полезным. Холод оно, правда, не пропускало, но я была уверена, это не из-за качества ткани, а только потому, что холод, едва подобравшись ко мне, умирал со смеху.
Когда Дженни вышла из кухни, ее мать взяла меня за руку и спросила, читали ли мне когда-нибудь судьбу по ладони. Она сказала, что очень в этом искусна, а также умеет читать по картам и по чайным листочкам. Проще говоря, читает что угодно, все это благодаря ее цыганской крови.
— А книги? — наивно спросила я.
Она слегка покраснела и рассмеялась, но смех был сердитым.
Её стакан был не только наполовину полон, но к нему словно прилагалась гарантия постоянного пополнения.
Воображаемый официант приносил нам мартини с водкой: по утверждению брата, напиток людей богатых и искушенных.
— Вчера застрелили Джанни Версаче, — сказала я, открывая газету.
— Джанни кого?
— Версаче. Модельера.
— А, этого… Мне никогда не нравилась его одежда.
Она опять откинулась на подушки и сразу же заснула, возможно успокоенная тем, что в мире есть хоть какая-то справедливость.
И никакая самодостаточность и независимость не смогут разогнать его тоску по человеку, чье имя мы никогда больше не упоминали; человеку, который разбил его сердце, а когда мы собрали кусочки, оказалось, что одного не хватает и всегда будет не хватать.
Я не такая, как они. Они говорят мне, что я другая, я и сама это знаю, но только когда я с ними, мне кажется, что это плохо.
— Как ты думаешь, а кролик может быть Богом?
— Лично я не знаю ни одной причины, по которой кролик не мог бы быть Богом.