Любой судья и сам рано или поздно становится подсудимым; приговор ему выносят вынесенные им приговоры.
Раз тебе поперек горла то, что происходит, глупо бурчать на то, как это происходит.
Любой судья и сам рано или поздно становится подсудимым; приговор ему выносят вынесенные им приговоры.
Раз тебе поперек горла то, что происходит, глупо бурчать на то, как это происходит.
Пока она рассказывала о своём злополучном романе, я догадался, какой фактор её натуры в докладе не учтен: хрупкое равновесие телесной робости и чувственной дерзости, — первая разжигает мужчину, вторая в зачётный миг обрекает на погибель.
Всеми её поступками руководил единственный резон: «Хочу».
Эта история – всё равно что книга, которую дочитал до середины. Не выбрасывать же её в урну.
Много недель я чувствовал себя разъятым, оторванным от своего прежнего «я», — и теперь, точно груда деталей, валяюсь на верстаке, покинутый конструктором и не знающий наверняка, как собрать себя воедино.
Последний вечер прошёл на удивление спокойно; словно я уже уехал, и разговариваем не мы, а наши тени.
Я отдал бы весь остаток дней, лишь бы длился бесконечно этот, единственный, без конца повторялся, стал замкнутым кругом, а не быстрым шажком по дороге, где никто не проходит дважды. Но день — не круг, день — шажок.
Я знаю, что это такое, когда уезжают. Неделю умираешь, неделю просто больно, потом начинаешь забывать, а потом кажется, что ничего и не было, что было не с тобой, и вот ты плюешь на все. И говоришь себе: динго, это жизнь, так уж она устроена. Так уж устроена эта глупая жизнь. Как будто не потеряла что-то навсегда.
Ум и глупость друг друга не исключают.
— Просто она была единственным светлым пятном. Не более того.
— А может, для нее единственное светлое пятно – вы...