Меня не интересуют символы. Меня занимает реальное, каким бы иллюзорным оно не казалось.
Мои самые любимые церкви — те, что лежат в руинах: трава и мусор служат им полом, а небо — вместо потолка.
Меня не интересуют символы. Меня занимает реальное, каким бы иллюзорным оно не казалось.
Мои самые любимые церкви — те, что лежат в руинах: трава и мусор служат им полом, а небо — вместо потолка.
Наверное, только искусство может нас спасти. Оно доказывает, что существует нечто совершенно непохожее на наши уродливые жизни.
Девичьи дневники всегда увлекали меня. Они — точь-в-точь кукольные домики: заглянешь внутрь, и весь остальной мир покажется таким далеким — почти несуществующим! Обладай мы волшебной возможностью «выпрыгивать из себя» в тяжелые минуты, и ни боль, ни страхи нас бы не потревожили.
Если я обладаю знанием, значит, я не жертва. Жертвы не понимают смысла своих страданий.
Мы живем в эпоху псевдореальности: всегда наяву, слишком уставшие и беспокойные, чтобы мечтать, с отупевшим взглядом, прикованным к реалити-шоу, в котором реалити-люди готовят реалити-еду, покупают шмотки для реалити-тел и играют в жизнь.
Реальность — это плод вашего воображения. Кому не приходилось просыпаться в ужасе от ночного кошмара и думать: «Слава Богу, это всего лишь сон»? Все потому, что нейрохимические импульсы, возникающие во время снов, фантазий или галлюцинаций, не отличимы от тех, что возникают у нас в головах, когда мы проживаем что-то наяву. И если зачастую то, что мы осознаем, не верно, то как понять, что реально, а что нет?
Есть реальность и есть наши представления о реальности, с которыми нам объективно приходится считаться.