Мои самые любимые церкви — те, что лежат в руинах: трава и мусор служат им полом, а небо — вместо потолка.
Наверное, только искусство может нас спасти. Оно доказывает, что существует нечто совершенно непохожее на наши уродливые жизни.
Мои самые любимые церкви — те, что лежат в руинах: трава и мусор служат им полом, а небо — вместо потолка.
Наверное, только искусство может нас спасти. Оно доказывает, что существует нечто совершенно непохожее на наши уродливые жизни.
Девичьи дневники всегда увлекали меня. Они — точь-в-точь кукольные домики: заглянешь внутрь, и весь остальной мир покажется таким далеким — почти несуществующим! Обладай мы волшебной возможностью «выпрыгивать из себя» в тяжелые минуты, и ни боль, ни страхи нас бы не потревожили.
Меня не интересуют символы. Меня занимает реальное, каким бы иллюзорным оно не казалось.
Если я обладаю знанием, значит, я не жертва. Жертвы не понимают смысла своих страданий.
Жизнь вовсе не бессмысленна. Вокруг нас столько прекрасного. И в наших силах это увидеть и обрести смысл для своего существования.
Отметки никогда не измерят истинную глубину твоего ума. Они покажут лишь, насколько хорошо ты перевариваешь то, чем пичкают тебя учителя.
На самом деле быть живым — это совсем другое, это наслаждаться, не теряя своей личности.
Некоторые люди находят большое утешение в мечтах о смерти. Просто думать о ней им так же уютно, как лежать в кровати. накрывшись одеялом с головой. Это не страх, но свобода. За миг до смерти наступает экстаз, ощущение наивысшей радости. Кто-то перерождается для новой сущности.
– Надо уважать чужие верования.
– Я уважаю, – возразил пилот, – кроме тех, которые противоречат моим.
– А у тебя они разве есть? – удивился капитан.
– Конечно, – и глазом не моргнул Теодор. – Я поклоняюсь Пресвятой Троице: Светлому, Темному и Нефильтрованному. А их здесь не только на вынос – даже на розлив почитать запрещено!