И более всего теперь хотелось предаваться хандре. А долго ли я выдержу?!
— Смена власти, — рассуждал гость, — похожа на маятник с косой: он качается и головы сносит. И нет здесь ни правых, ни виноватых, рубит без разбору. Качнулся в одну сторону — одни ряды проредил, в обратную сторону — другие.
— Ты знаешь, Андрей, что мы поднялись, как ты выразился, на вершину власти, чтобы дать России закон, Конституцию, — последнее слово он произнес с особой торжественностью. — А ты предлагаешь нам воспользоваться теми самыми незаконными привилегиями, против которых мы восстаем.
— Николай Николаевич, но в России столько веков царит произвол, правят столоначальники, — взмолился я. — Ну, пусть конституция начнется не с меня!
Умному человеку если плохо, он домой идет, пропускает рюмашку, ложится и лежит. А мне домой идти не хочется. Мне начинает казаться, что жизнь моя проходит впустую в то время, как где-то рядом происходят необыкновенно интересные события, решаются вечные вопросы и имена в историю записываются. Где уж тут с таким настроением домой идти?! С таким настроением, пока на свою задницу приключения не поймаешь, не успокоишься.
Я путаюсь поймать время, остановить его, сжать в объятьях, но все тщетно. Оно улетает, уносится. Хвастливо улыбается с высоты, гордится своим превосходством. И я понимаю, что время, по сути, такое же неудержимое, как любовь.
Моя жизнь повторится бесконечно, и в условиях бесконечности я успею прожить бесконечное число других воплощений бесконечное количество раз.
Из зеркала на меня взирал незнакомец — и отныне этим незнакомцем был я сам. Но теперь я знаю, кто он, и смогу управлять им.
Мой отец был булочник, и на культуру ему было насрать. Бывало, играю я на пианино, а он входит, стряхивает мучную пыль со своих волосатых рук и говорит: «Что это за херню ты играешь?» Я говорю: «Бетховена». А отец: «Неудивительно, что он оглох. Ради бога, выйди и займись чем-нибудь». Теперь мне во многом понятен его цинизм.
... Но жизнь продолжалась. Генерал каждое утро брился, умывался, безразлично ел что-то, читал, не торопясь, бесконечную историю Н. М. Карамзина. Сплетение русских слов и мыслей зачаровывало, радовали изысканные стародавние, давно заброшенные обороты. Старик читал, и ему казалось, что уже тогда в туманных российских глубинах великий историк понимал, что с его Отечеством творится что-то неладное и что это неладное никогда не кончится, что терзают Россию какие-то недобрые силы. «История не терпит оптимизма и не должна в происшествиях искать доказательств, что все делается к лучшему, ибо сие мудрствование не свойственно обыкновенному здравому смыслу человеческому, для коего она пишется».
Бесконечен перечень войн, бедствий, междоусобиц, интриг, предательств, злодеяний, и становилось непонятным, как же все это мог вынести русский народ, в сочинении Карамзина присутствующий, но невидимый, безмолвный, безмерно терпеливый. Этот терпеливый народ, однако, рождал Ермака, Пожарского и Минина, неистового патриарха Никона, Стеньку Разина, антихриста Петра, Пугачева, Суворова, Ленина и Жукова. (Он же позволял появляться на свет Божий Бурбулисам и Чубайсам.)
Cлайд с цитатой