самоубийство

И три дня и три ночи он не спал и не ел,

Он сидел у окна и на небо глядел,

Он твердил ее имя, выходил встречать на карниз.

А когда покатилась на убыль луна,

Он шагнул из окна, как шагала она,

Он взлетел, как взлетала она, но не вверх, а вниз.

Я наклонился над ней и приподнял короткий рукав платья. Над похожей на цветок меткой от прививки оспы краснел маленький след укола. Хотя я не ожидал этого (так как все еще инстинктивно пытался найти обрывки логики в невозможном), мне стало не по себе. Я дотронулся пальцем до ранки, которая снилась мне годами, так что я просыпался со стоном на растерзанной постели, всегда в одной и той же позе — скорчившись так, как лежала она, когда я нашел ее уже холодной. Наверное, во сне я пытался сделать то же, что она, словно хотел вымолить прощение или быть вместе с ней в те последние минуты, когда она уже почувствовала действие укола и должна была испугаться. Она боялась даже обычной царапины, совершенно не выносила ни боли, ни вида крови и вот теперь сделала такую страшную вещь, оставив пять слов на открытке, адресованной мне. Открытка была у меня в бумажнике, я носил ее при себе постоянно, замусоленную, порванную на сгибах, и не имел мужества с ней расстаться, тысячу раз возвращаясь к моменту, когда она ее писала, и к тому, что она тогда должна была чувствовать. Я уговаривал себя, что она хотела сделать это в шутку и напугать меня и только доза случайно оказалась слишком большой. Друзья убеждали меня, что все было именно так или что это было мгновенное решение, вызванное депрессией, внезапной депрессией. Но они ведь не знали…

За пять дней до того я сказал ей все и, чтобы задеть ее еще больше, стал собирать вещи. А она, когда я упаковывался, спросила очень спокойно: «Ты понимаешь, что это значит?..» Я сделал вид, что не понимаю, хотя отлично понимал. Я считал ее трусихой и сказал ей об этом, а теперь она лежала поперек кровати и смотрела на меня внимательно, как будто не знала, что я ее убил.

В субботу вечером я словил кайф, напился, зашагал к железной дороге и улёгся на рельсы в ожидании одиннадцатичасового поезда, положив два больших куска цемента себе на грудь и ноги, и поезд подъезжал всё ближе и ближе.

И он проехал по соседним рельсам рядом со мной вместо того, чтобы проехать по мне.

Как отгадать мгновение, когда страдание уже излишне? Как определить минуту, когда жить уже не имеет смысла?

Путь к смерти открыт для нас всегда, в каждый момент, на любом шаге. И постепенно мы приближаемся к ней, сами того не желая. Или, напротив, сдаемся и выбираем смерть сознательно.

— Она не хочет исчезнуть. Она думает о самоубийстве, ибо видит в нем способ, как остаться. Как остаться с ним. Как остаться с нами. Как у всех у нас навсегда запечатлеться в памяти. Как навалиться всем своим телом на нашу жизнь. Как нас раздавить.

Депресняк – лишь повод,

Суицид – как способ...

Это всё знакомо,

Нет проблем и нет вопросов.

Если больно – слёзы,

Если в кайф – мурашки...

Ты не верь в прогнозы,

Знать, что будет очень страшно!

Среди людей, неспособных высказать, что у них на душе, — писал Гарп, — вечно происходят самоубийства.

В 1969 году профессор Упсальского университета философ Ингмар Хеделиус предложил учредить в Швеции (там как раз наблюдался пик самоубийств) суицидальную клинику, куда могли бы обратиться те, кто решил уйти из жизни. В клинике этим людям оказали бы всестороннюю социальную, медицинскую, психологическую помощь и попытались бы отговорить от рокового намерения. Однако если решение останется твёрдым, этим людям помогли бы легко и безболезненно умереть. Тридцать лет назад это предложение не прошло. Но минует ещё тридцать лет, и оно будет принято — не в Швеции, так в какой-нибудь иной стране. Предложение-то, ей-богу, хорошее, без фарисейства.

Многим из нас жилось бы на свете легче, если б знать, что есть такая спасительная клиника, где тебе помогут выбраться из отчаянной ситуации. А если выбраться невозможно, то всё равно помогут.

Люди, — говорил он, — бессильные существа, которые создают оружие массового уничтожения, но не могут разобраться в собственных отношениях. Многие из них, отчаявшись найти смысл жизни, кончают эту бессмысленную жизнь самоубийством. Человек меняет облик рек, континентов, он погружается в пучину морей и океанов, но что он не может изменить — так это себя и

человеческие отношения. И часто люди бросались с высоких этажей и под колеса поездов именно из-за уверенности, что самоубийства как были, так и будут, и что с их смертью в этой жизни ничего не изменится. Я знаю много их, душ, которые променяли все соблазны этой бессмысленной жизни на осмысленное самоубийство.