мучения

Кровью и огнем меня покрыли,

Будут жечь и резать, и колоть,

Уголь алый к сердцу положили,

И горит моя живая плоть.

Если смерть — светло я умираю,

Если гибель — я светло сгорю.

И мучителей моих я — не прощаю,

Но за муку — их благодарю.

Ибо радость из-под муки рвется,

И надеждой кажется мне кровь.

Пусть она за эту радость льется,

За Того, к кому моя любовь.

Дайте мне белые крылья, — я утопаю в омуте,

Через тернии, провода, — в небо, только б не мучаться.

Тучкой маленькой обернусь и над твоим крохотным домиком

Разрыдаюсь косым дождем; знаешь, я так соскучился!

Видишь, я еще раз положительно утверждаю, что есть особенное свойство у многих в человечестве — это любовь к истязанию детей, но одних детей. Ко всем другим субъектам человеческого рода эти же самые истязатели относятся даже благосклонно и кротко как образованные и гуманные европейские люди, но очень любят мучить детей, любят даже самих детей в этом смысле. Тут именно незащищенность-то этих созданий и соблазняет мучителей, ангельская доверчивость дитяти, которому некуда деться и не к кому идти, — вот это-то и распаляет гадкую кровь истязателя. Во всяком человеке конечно таится зверь, — зверь гневливости, зверь сладострастной распаляемости от криков истязуемой жертвы, зверь без удержу спущенного с цепи, зверь нажитых в разврате болезней, подагр, больных печенок и проч.

Уехать, уехать, уехать,

Исчезнуть немедля, тотчас,

По мне, хоть навечно, по мне, хоть

В ничто, только скрыться бы с глаз,

Мне лишь бы не слышать, не видеть,

Не знать никого, ничего,

Не мыслю живущих обидеть,

Но как здесь темно и мертво!

Иль попросту жить я устала —

И ждать, и любить не любя...

Все кончено. В мире не стало —

Подумай — не стало тебя.

Немого учат говорить.

Он видит чьих-то губ движенье

И хочет слово повторить

В беззвучных муках униженья.

Ты замолчишь — он замычит,

Пугающие звуки грубы,

Но счастлив он, что не молчит,

Когда чужие сжаты губы.

А что ему в мычанье том!

То заревет, то смолкнет снова.

С нечеловеческим трудом

Он хочет выговорить слово.

Он мучится не день, не год,

За звук живой — костьми поляжет.

Он речь не скоро обретет,

Но он свое когда-то скажет.

Товарищи! Пришло время выступить против всех, кто поработил нас! Да познают они мужество русского народа! Мы все проливали кровь за Родину! Мы ответили на её зов без сомнения! Мы отдали свою молодость, свои сердца, свои души ради её спасения! Мы сражались бок о бок против фашистов! Мы ползли по кровавой грязи, по безводным пескам ради нашей победы! Не ради наград! Не ради славы! Ради правого дела! Мы жаждали мести! Когда Берлин пал — чем отплатили нам вожди? Вместо благодарности нас ждали подозрения и преследования! В глазах наших вождей мы были поражены капиталистической заразой! Нас оторвали от любимых и бросили сюда! Сюда — в это ужасное место! Здесь мы томились, не надеясь на спасение, не надеясь на справедливость! Мы трудились в шахтах Драговича, пока плоть не начала облезать с костей! Мы смотрели, как наши товарищи умирали от болезней! Мы голодали! Нас избивали! Но не сломали! Сегодня наши жестокие, бесчестные вожди получат наше послание! Не жить им больше за счёт страданий и трудов народа! Не купить им души добрых людей! Они падут! О нас не забудут! Сегодня, товарищи, Воркуту охватит ПЛАМЯ!!!

Если бы люди поняли, насколько жизнь действительно прекрасна, они бы умерли от блаженства. Поэтому они мучают друг друга, спасая тем самым друг другу жизнь. Да, что-то такое.

Как все-таки несправедливо устроена эта самая наша «небесконечная жизнь». Сколько бесполезных, никому не нужных людей живет на свете, недоумков, хамов, убийц, воров, дармоедов, рвачей, а хорошего человека вот нашла смерть, измучила болезнью, иссушила в нем соки, истерзала страданием и убила. Неужто это по-божески? — святой должен страдать за грешных, и грешные, видя муки святого, должны терзаться и обретать его облик? Но что-то много страдают мученики и мало действуют их страдания на человеческий мусор. Он чем был, тем и остался...