гордыня

Вставить бы тебе эту гордыню в одно место и прокрутить восемь раз.

Жестокость – изнанка обиды.

Ненависть – изнанка слабости.

Жалость – изнанка взгляда в зеркало.

Агрессия – тыл гордыни.

Теперь возьмем всё это – плюс многое другое – разделим на бумажные жребии, бросим в шляпу, встряхнем, хорошенько перемешаем и начнем тянуть билетики в

другом порядке. Думаете, что-то изменится? Ничего подобного. От перемены мест слагаемых, даже если слагаются не числа, а чувства… Банальность – изнанка мудрости.

Не гордись превосходством сокровищ своих или стада,

Не гордись, что в сражении конного стоишь отряда,

Не гордись, что твой разум — росток Соломонова сада,

Добродетелью строгой — и тою гордиться не надо.

Не гордись, что безмерны таланты твои и познанья,

Каждый зреющий плод тех, кто жаждет его достоянье.

Если ты плодоносен, познавшие боль и страданья

Близ тебя соберутся, господнее славя дыханье.

Если ж темен твой ум, и не скор ты на доброе дело, -

Ты бесплотная ветка, что жить для себя захотела,

Ты ехидна, ты шип, ты из божьего изгнан придела,

Тот, кто тронет тебя, занозит себе душу и тело.

Если вечно косишь ты на жемчуг и золото глазом,

Если хочешь иметь все земные сокровища разом,

Попроси мудрецов укрепить свой ослабнувший разум, -

Тот, кто истину видит, не станет тянуться к алмазам.

Вы правы во всем, кроме одного: что сицилийцы хотят совершенствоваться. Они и так считают себя совершенными. Их гордыня сильнее нищеты.

Садитесь, я вам расскажу одну историю. За несколько дней до того, как Гарибальди вошел в Палермо, несколько офицеров с английских кораблей попросили разрешения подняться на террасу моего дома, откуда видны горы, окружающие город. Они были в восторге от прекрасного вида, но удивлялись нищете и убожеству окружающих нас улиц. Я не стал объяснять им, как попытался объяснить вам, что это связано между собой. Один из офицеров спросил меня: «Зачем пришли на Сицилию эти Гарибальдийцы?» «Учить нас хорошим манерам», — ответил я. Но у них ничего не выйдет, потому что мы боги». Они засмеялись, но я думаю, они так ничего не поняли.

О род людской, многострадальный,

Ты все благое забываешь,

Гордыне предан изначальной,

Грехом опутан пребываешь.

Было время, когда он полюбил всех своих друзей. А потом это чувство ушло. Неужели одно только подозрение в том, что он лучше и умнее других, могло сотворить с ним такое?

— Странно... на тебя не действует моя заповедь?

— Что же тут странного? Зачем мне ненавидеть тех, кто слабее меня? Я их жалею.

— Сколько в тебе гордыни...

— Есть за мной такой грех.

Кто сокрушил в себе прибежище гордыни,

Богатства вечности даны тому отныне.

А если гордость и во мне нашла обитель,

Найдется ль для богатств другой хранитель?