— У нее же нет тела, она должна вселиться в недавно усопшего.
— То есть в любого, кто двинул кони, пока тебя не было на своем посту.
— У нее же нет тела, она должна вселиться в недавно усопшего.
— То есть в любого, кто двинул кони, пока тебя не было на своем посту.
Как там говорят? Смейся, будто никто не слышит, танцуй, будто на трупах своих врагов.
Вижу, у тебя не шее вздулась вена. Так бывает, когда я выкидываю посуду в мусорку, вместо того, чтобы ее мыть. Ты злишься?
— Можно я с вами поеду? Ну... улики собрать.
— Ясно, но если он невиновен...
— Он не невиновен.
— Если он невиновен, то никаких улик не будет, так что лучше тебе потусить здесь.
— Я понимаю, что ты хочешь сказать, но на всякий случай, лучше собрать как можно больше всего — отпечатки, пучок волос, автограф...
— Он не только всучил мне крылья и отнял лицо, но и лишил меня моей фишки. Он делает одолжение людям, а потом требует оплату. Ничего не напоминает?
— Люцифер, это не ты изобрел принцип одолжений.
— ?!
— Да, я забыла с кем говорю.
— Обожаю психбольных! Разве не забавно, когда кто-то мнит себя Наполеоном или Уэсли Снайпсом?
— Кто нашел труп?
— Господь.
— А, видишь!
— Господь Джонсон — пациент. Он там. Реально возомнил себя Богом. Имя сменил и все такое.
— У вас будет куча тем для разговоров.
— Да, я бы поболтал во Всемогущим.
— Постой, я тебя где-то видел. Да-да-да, ты тот вор, что оставляет после себя трусишки.
— Ты! Из-за тебя меня посадили в тюрьму!
— Ну, думаю тут вы сами виноваты, сэр, это же не я бегал в лыжной маске и с пистолетом.
— Ты, наконец, начинаешь понимать свои эмоции. Ломаешь установки.
— Вообще-то в этом и проблема. Поставь мне их, пожалуйста, обратно.
— Зачем?
— Все эти эмоции чертовски мне неудобны, вот зачем.