В этот момент я хотел быть один. Я ещё ни на что не решился, ни к чему не пришёл… Глядя в темнеющее небо, в звёзды, которые были только прозрачной тенью земных звёзд, я стоял без движения, а в пустоте, пришедшей на смену бешеной гонке мыслей, росла без слов мёртвая, равнодушная уверенность, что там, в недостижимых для меня глубинах сознания, там я уже выбрал и, притворяясь, что ничего не случилось, не имел даже силы, чтобы презирать себя.
Крис Кельвин (Chris Kelvin)
– Почему ты убил себя?
– Тогда это казалось мне хорошей идеей. Теперь я понял, что ошибался.
– Кельвин, вы делаете ошибку, поддаваясь эмоциональному воздействию одного из них. Ею управляют и если бы она была страшной, вы бы не подпустили её к себе. Но она не страшная. Она всего лишь отражение вашего разума и вы её создаёте.
– Но она живая.
– Она не человек, постарайтесь это понять.
– А как же ваши посетители? Вы их тоже готовы уничтожить без всяких колебаний. Кто они? Где они? Они чувствуют? К ним можно прикоснуться? Они разговаривают?
– Мы попали в ситуацию, находящуюся за пределами морали. И всё-таки ваша жена мертва.
– Откуда вы знаете? И вы можете с такой уверенностью утверждать то, чего не знаете?
– Она копия, она просто подобие. И пытается здесь всё уничтожить. Вы просто больны. Мы ни в коем случае не возьмём её с собой.
– Разве ты не понимаешь, я пришла к тебе из твоей памяти. В том-то всё и дело. Я не настоящий человек и ты сам управляешь мной из своей памяти. Так что если ты думаешь, что что-то неправильно, то я заранее знаю, что мне делать. Я покончила с собой, поэтому ты и помнишь меня. И мой голос так звучит, потому, что ты его тоже помнишь.
– Я не верю, что всё наше прошлое было заранее предопределено. По-моему, мы можем выбирать, как нам жить. В тот день, когда я ушёл и ты сказала, что не сделаешь этого, я не слышал тебя потому, что был злой. Теперь у меня есть шанс исправить свою ошибку и ты должна мне в этом помочь.
– Но я на самом деле не Рэя.
– Я ничего не хочу знать. Я просто вижу тебя и всё.
... Я смотрю сейчас на тебя и пытаюсь тебе объяснить, что ты мне дороже, чем те двенадцать лет, которые я посвятил Солярису, и что я хочу быть с тобой. Может, твое появление должно быть пыткой, может, услугой, может, микроскопическим исследованием. Выражением дружбы, коварным ударом, может, издевательством? Может быть, всем вместе или — что кажется мне самым правдоподобным — чем-то совсем иным. Но в конце концов разве нас должны занимать намерения наших родителей, как бы они друг от друга ни отличались? Ты можешь сказать, что от этих намерений зависит наше будущее, и с этим я соглашусь. Не могу предвидеть того, что будет. Так же, как ты. Не могу даже обещать тебе, что буду тебя всегда любить. После того, что случилось, я ничему не удивлюсь. Может, завтра ты станешь зеленой медузой? Это от нас не зависит. Но в том, что от нас зависит, будем вместе. Разве этого мало?
Да, надо притворяться, надо обманывать всегда и во всем. И все потому, что во мне, вероятно, кроются мысли, планы, надежды — жестокие, великолепные, безжалостные, а я ничего о них не знаю. Человек отправился навстречу иным мирам, новым цивилизациям, до конца не познав собственной души: ее закоулков, тупиков, бездонных колодцев, плотно заколоченных дверей.
– Я каждый раз слышу, как ты отшучиваешься.
– Да я знаю, знаю. Прости меня, для меня это очень не легко. Так что…
– Может, я делаю что-нибудь не так?
– Нет. Нет-нет-нет. Ты здесь ни при чём. Просто, понимаешь…
– Если ты всё время будешь отказывать, то через двадцать лет я тебя уже не буду об этом просить.
– А что, я буду уже старой?
— Вы что же, хотите уничтожить то, что мы сейчас не в состояние понять? Простите, но я не сторонник познания любой ценой. Познание только тогда истинно, когда оно опирается на нравственность.
— Нравственной или безнравственной науку делает человек.
Нет, Гибарян не испугался. Бывают вещи пострашнее. Он умер от безвыходности. Он думал, что все это происходит только с ним.