Издевательства девочек не такие очевидные, так как нет синяков и ссадин, но это остается с тобой.
Эрика
Cлайд с цитатойЛюди, которые не могут куда-то вписаться, не впишутся никогда. Так что проще просто забить на это и получать удовольствие с людьми, которые не против, что ты другой.
– О ничтожная, недостойная моего высочайшего внимания прахоподобная ослица, испытывающая мое высокородное и неземное терпение, ползающая у подножия моего полубожественного трона и сопящая в две дырочки! – (Это уже от себя, но по смыслу подходило!) – Как смеешь ты указывать мне, столь прекрасной, подобной легчайшему лепестку цветка, сравнимой красотой лишь с небесными светилами, затмевающей свет солнца днем и украшающей лунный блеск ночью?! – (Может, стоит ввернуть про фонарики?..)
Маоэли от изумления широко распахнула узкие глазки, чем навела меня на следующую мысль:
– Разуй глаза, о недостойная помесь ишака и гиены с носорогом, и внемли мне! – (Что за чушь я несу?)
Женщина сидит у окна.
Она думает с тоской,
Что она — это всего лишь она,
А не кто-то другой.
– Если бы в моей молодости кто-то улыбался во сне при звуках моего голоса, мне было бы всё равно, какого он пола, – сказала Эрика.
– Что? – возмутилась Оливия. – Теперь ты уже на её стороне?
– На твоей стороне скучно, дорогая моя девочка, – ответила Эрика.
Жрец: «Вилли тили! Вилли мыли! Вилли дили!»
Помощницы: «Дам вилли, трам вилли, тили-тили!»
Прислужницы: «А то, а то! Хадаба-хадаба-задаба!»
— Сгинь, нечистая сила! Это я где? — Протерла глаза руками, убеждаясь в реальности происходящего. — Какого так много дымить?.. Никотин вредит цвету лица. Фу, как воняет!
Мое невменяемое состояние углядел жрец. Подойдя ко мне и подбоченившись одной рукой, он поелозил у меня перед лицом пучком перьев и грозно провыл:
— Махавыть — тудыть!
— Апчхи! Тудыть! — немедленно согласилась я, глядя на него влюбленными глазами. — И неоднократно!
— Махавыть! — удовлетворенно проорал мужчина и завел свою шарманку по новой: — Вилли тили! Вилли мыли! Вилли дили!
— Руки прочь от Вилли! — завопила я, не выдержав издевательства над собой и над Вилли, которого уже считала близким другом.
— Я вообще не врач, я актёр, я только играю врача!
— Боже... А в больнице об этом знают?!
— Во всяком случае, я удивлён.
— Чем?
— Ты не называешь меня хамом, бабником и другими оскорблениями, которыми меня наградили подружки Эвелейн.
— Это не ваши дела, так что не мне судить... Она ясно дала мне понять, что с самого начала ты был искренен с ней, но, даже несмотря на это, тебя мучает совесть. Я не стану бить лежачего. Хочется верить, что я выше этого.
— Ты ведёшь себя гораздо достойнее, чем я.
— Ваше величество, — тронул меня за руку дедушка, привлекая внимание, — успокойтесь, пожалуйста.
— Я спокойна, как удав на пачке дуста! — заявила, устраивая гляделки с благоверным.