Эдвард Ньюгейт (Белоус)

— Увидев женщину столь совершенной грации и утончëнности, в чьей груди бурлят страсти столь яростные, что она сама боится быть ими уничтоженной, что бы Вы ей прописали?

— Музыку... Три раза в день, не меньше.

— Браво, Доктор. Согласен. Мало какая терапия так благотворна, как музыка.

— А Вы не пытаетесь исцелить своих пациентов?

— Исцелить? С какой целью?

— Ну... Чтобы снова привести их в чувство.

— И сделать из счастливого коня несчастного человека?

— Мы отличаемся от других заведений социальным статусом наших пациентов — все из лучших семейств Европы. Вот, например, Теренс — наследник крупнейшего железнодорожного состояния на континенте.

— А какова природа его расстройства?

— Страдает полным отсутствием интереса к поездам.

— И родня его упрятала?

Если ты называешь себя пиратом, то ты сам решаешь, во что тебе верить, а во что нет!

Идти на смерть и быть героем — не одно и то же.

— Меня всегда занимали болезни разума.

— Священника тоже, но ему-то гарантирован рай, а вам какая выгода?

— Радость от помощи тем, кто пребывает в аду. Видите ли, из всех напастей я не знаю более жестокой, чем безумие. Оно лишает человека разума, достоинства, самой души. И делает это так медленно, без сострадания.

— Мои родители умерли, когда мне было шесть и меня отправили в сиротский приют в Лондоне. Жуткое место... Но занятное для того, кого интересует человеческая природа. В каком-то смысле, я ему благодарен.

— За что?

— Горести имеют свойство закалять характер. Именно в приюте я понял, каким будет труд всей моей жизни — помогать тем, кто брошен и несчастен, подарить этим беднягам хоть немного добра и надежды в жестоком мире.