— Аллен, ты «окей»?
— Я не знаю, Рик. Так было некоторое время, так как у меня была своя точка зрения на «окей».
— Аллен, ты «окей»?
— Я не знаю, Рик. Так было некоторое время, так как у меня была своя точка зрения на «окей».
— Мы не придумали никаких правил на этот случай. Если мы собираемся начать здесь новую жизнь, попробовать воссоздать общество — для этого нам нужно придумать правила.
— Ты убил? Ты умер. Проще некуда.
Сколько раз можно позволить себе потерять кусочек души, прежде чем перестанешь чувствовать себя человеком?
— Мы не придумали никаких правил на этот случай. Если мы собираемся начать здесь новую жизнь, попробовать воссоздать общество — для этого нам нужно придумать правила.
— Ты убил? Ты умер. Проще некуда.
Сколько раз можно позволить себе потерять кусочек души, прежде чем перестанешь чувствовать себя человеком?
Ты слушаешь, и, кажется, не осуждаешь меня. Знаешь, это самое главное в дружбе — не осуждать.
Проблема гениальных засранцев в том, что тупым засранцам они иногда кажутся чокнутыми засранцами.
Когда что-то выглядит слишком хорошо, чтобы быть правдой... то, как правило, так оно и есть.
— Ты... Ты все ещё боишься их?
— Боялась. Раньше. Мне все ещё не нравятся звуки, которые они издают, но я больше не боюсь их. Мне только жалко их.
— Тебе жаль их? Почему?
— Потому что они выглядят такими печальными. Разве тебе так не кажется?
— Мда. Они такие.
Знаешь... А неплохая мысль. Разговор о счастливейшем моменте моей жизни отвлечёт меня от всего того дерьма, на которое я насмотрелся за последние дни.
Знаешь... Я тут подумал... От разговоров о хороших временах становится только хуже.