За стеклом

Kогда я думаю о годах, мне всегда приходит на ум, в известном смысле даже преследует меня, бальзаковский образ шагреневой кожи. Помню, читая эту книгу, я переживал вместе с Рафаэлем чувство ужаса, обнаружив, что талисман, символизирующий его существование, съеживается при каждой желании. Но на деле, жизнь изнашивается не от желаний, она иссякает, даже если ничего не желать. Тридцать лет, сорок, пятьдесят. И поразительно, что на каждом повороте время приобретает трагическое ускорение. Хочется закричать: остановись, остановись, не беги так стремительно!

Законодатели моды в общаге не брились, не мылись, надевали грязные свитера прямо на голое тело. Опрятные ребята вроде Менестреля были чуть ли не на подозрении, как носители буржуазного и контрреволюционного духа. Забавно, что такие простые вещи, как вода и мыло, возводятся в ранг жизненной философии.

Как выражается один из персонажей Сартра, я не развлекаюсь, а «отвлекаюсь».

Женщина создана не для мужчины, она существует для себя самой, следовательно, она распоряжается собой по собственному усмотрению.

Kогда я думаю о годах, мне всегда приходит на ум, в известном смысле даже преследует меня, бальзаковский образ шагреневой кожи. Помню, читая эту книгу, я переживал вместе с Рафаэлем чувство ужаса, обнаружив, что талисман, символизирующий его существование, съеживается при каждой желании. Но на деле, жизнь изнашивается не от желаний, она иссякает, даже если ничего не желать. Тридцать лет, сорок, пятьдесят. И поразительно, что на каждом повороте время приобретает трагическое ускорение. Хочется закричать: остановись, остановись, не беги так стремительно!

Законодатели моды в общаге не брились, не мылись, надевали грязные свитера прямо на голое тело. Опрятные ребята вроде Менестреля были чуть ли не на подозрении, как носители буржуазного и контрреволюционного духа. Забавно, что такие простые вещи, как вода и мыло, возводятся в ранг жизненной философии.

Как выражается один из персонажей Сартра, я не развлекаюсь, а «отвлекаюсь».

Женщина создана не для мужчины, она существует для себя самой, следовательно, она распоряжается собой по собственному усмотрению.

Усталость, в сущности, нередко своего рода пассивное сопротивление все возрастающему бремени ответственности.

— У него умный вид, — сказала она, не отрывая глаз от Менестреля.

— Не умный, а смышленый, — сказал Жоме.

Она подняла брови.

— Какая разница?

— Для меня ум — это нечто всеобъемлющее, подразумевающее зрелость.