Приглашение на казнь

... поставила на стул полненькую ногу в белом чулке, натягивая его до того места, где от резинки был на дрожащем нежном сале тисненый след.

В сущности, темный для них, как будто был вырезан из кубической сажени ночи, непроницаемый Цинциннат поворачивался туда-сюда, ловя лучи, с панической поспешностью стараясь так стать, чтобы казаться светопроводным.

Я хоть и знаю, что вы только так — переплетены в человечью кожу, все же... довольствуюсь малым...

Я-то сам так отчетливо представляю себе все это, но вы — не я, вот в чем непоправимое несчастье.

Обрывки этих речей, в которых, как пузыри воды, стремились и лопались слова «прозрачность» и «непроницаемость», теперь звучали у Цинцинната в ушах, и шум крови превращался в рукоплескания.

Он вдруг заметил выражение глаз Цецилии Ц., — мгновенное, о, мгновенное, — но было так, словно проступило нечто, настоящее, несомненное (в этом мире, где все было под сомнением), словно завернулся краешек этой ужасной жизни, и сверкнула на миг подкладка. Во взгляде матери Цинциннат внезапно уловил ту последнюю, верную, все объясняющую и ото всего охраняющую точку, которую он и в себе умел нащупать. О чем именно вопила сейчас эта точка? О, неважно о чем, пускай — ужас, жалость... Но скажем лучше: она сама по себе, эта точка, выражала такую бурю истины, что душа Цинцинната не могла не взыграть. Мгновение накренилось и пронеслось.

Кто-нибудь когда-нибудь прочтет и станет весь как первое утро в незнакомой стране.

... однако, сдавалось, что, вместе с пылью книг, на нем осел налет чего-то отдаленно человеческого.

... мать, мамаша, мамахен, — словом, женщина, родившая вас.

То, что не названо, — не существует. К сожалению, все было названо.