Моонзунд

Россия не готова к войне.

— А что тут удивительного? Разве Россия когда-либо была к чему-либо готова? Это же ведь естественное её состояние — быть постоянно неготовой.

И, шагая по палубе, Артеньев думал, что хорошо бы и ему сменить стоянку, дабы с души безболезненно, как с корабля, отпали давние наросты обид, тревог и сомнений...

Смерть всегда не нужна. И всегда сладки мгновения жизни.

... По-моему, заметил Артемьев, — грех заключается в другом — в измене отечеству!

— Я молчу. Дело ваше. Офицерское. Благородное...

Корабельные судьбы — иногда как людские. Их можно изучать. Они достойны монографий.

Я согласен подставить себя под пули, но только под вражеские. Ждать, когда тебя убьют свои, противно.

— Все это — высокие слова. А мы кормимся делом...

— Поздно... разбирайте револьверы!

— Нет! — вскрикнул он [мичман Карпенко], подбежав к барону.

— Что значит «нет»? — набросился на него страшой. — На ваших плечах, мичман, погоны, а не ангельские крылышки?

— Нет! — твердо проговорил Карпенко. — Я говорю вам НЕТ, ибо нечестно проливать русскую кровь на палубе русского корабля. Она должна быть пролита лишь в битве с врагами.

В самом деле, каково лететь вниз головой в пропасть кипящей воды, распластывания полы шинели, и вода тут же обнимает тебя властно и жестоко, а последний проблеск сознания отметит, что сейчас мимо тебя, мимо твоей судьбы проходит корабль, уже не твой, внешне безучастный к твоей гибели...

— Я уже не думаю, как бы мне хорошо прожить. С некоторых пор я стал больше заботиться — как бы мне хорошо помереть...