Когда фетишизированные наука и научное мышление приводят к безнравственным выводам, к оправданию насилия и жестокости, вызывающим ужас у самого адепта такого мышления, то ученый пускает слезу и начинает искать спасения в абстрактно-бессодержательных, но «гуманных» идеалах, умиляясь своему романтичному, но, увы, совершенно бесплодному благородству.
Ленинская диалектика и метафизика позитивизма
Cлайд с цитатойПринцип экономии мышления, если его действительно положить «в основу теории познания», не может вести ни к чему иному, кроме субъективного идеализма. «Экономнее» всего «мыслить», что существую только я и мои ощущения, – это неоспоримо, раз мы вносим в гносеологию столь нелепое понятие.
«Экономнее» ли «мыслить» атом неделимым или состоящим из положительных и отрицательных электронов? «Экономнее» ли мыслить русскую буржуазную революцию проводимой либералами или проводимой против либералов? Достаточно поставить вопрос, чтобы видеть нелепость, субъективизм применения здесь категории «экономии мышления».
Наука (научное понимание действительности), согласно этой философии, есть [52] система высказываний, связывающих в один непротиворечивый комплекс элементы «нашего опыта», ощущения. Непротиворечивый комплекс символов, связанных между собою в согласии с требованиями и запретами формальной логики. Эти требования и запреты, по мнению махистов, ничего в объективной реальности не отражают. Они просто-напросто требования и нормы работы с символами, а логика – совокупность приемов этой работы. Логика поэтому есть наука, которая ничего в объективной действительности не отражает, а дает только сумму правил, регламентирующих работу с символикой всякого рода.
Работа с символикой. Во имя чего? Какую цель преследует эта работа? Откуда берутся ее нормы? На это у махистов тоже готов ответ. «Если нормы права имеют своей целью поддержание и сохранение известного общественно-экономического строя, то нормы мышления своей конечной целью должны считать приспособление организма к окружающей его среде» 6.
Из потребности организма (т. е. из потребностей вполне биологически толкуемого человека) махисты и выводят свое понимание мышления. Из потребности в равновесии, из врожденной ему якобы потребности в устранении всех и всяческих противоречий. «Конечно, мышление, совершенно свободное от противоречий, есть только идеал, к которому мы должны по возможности [53] приближаться; но из того, что мы очень далеки от него, как в прошлом мысли, так и в настоящем, отнюдь не следует, что мы должны отказаться от борьбы с противоречием...» 7
Мышление, как и все остальные психические функции человека, тут прямо толкуется как деятельность, направленная – как на свою имманентно заложенную в организме индивида цель – на сохранение (или же на восстановление нарушенного) равновесия.
«Всякий организм есть динамическая система физико-химических процессов, т. е. такая система, в которой отдельные процессы поддерживают друг друга в состоянии равновесия» 2. Равновесие, понимаемое как отсутствие каких бы то ни было конфликтных состояний внутри организма, и оказывается тут высшим принципом мышления, логики как системы правил, соблюдение которых обеспечивает достижение этой цели, т. е. такого состояния, когда организм не испытывает никаких потребностей, а пребывает в уравновешенном покое и неподвижности.
Легко увидеть, насколько непригодна для мышления революционера логика, вытекающая из такого понимания мышления. Эта логика делала подчинившийся ей ум принципиально слепым по отношению к противоречиям противостоящей ему [54] действительности, к противоречиям в составе самих реальных фактов, в сфере материальных (экономических) отношений между классами. Она делала его слепым по отношению к самой сути того революционного кризиса, который назрел в стране, в системе отношений между людьми.
На анализ этих противоречивых отношений нацеливала мышление революционера материалистическая диалектика Маркса. От такого анализа прямо отвращала его взор идеалистическая метафизика Маха.
Ленин ясно увидел, что революционер, принявший такую логику мышления, неизбежно превращается из революционера в некое капризное существо, игнорирующее реальные противоречия жизни и пытающееся навязать ей свой произвол. И стал терпеливо разъяснять и Богданову, и Луначарскому, и всем их единомышленникам, в плен какой философии они попали, какая страшная инфекция проникла в их мозг.