Газонокосильщик

Бить он умел. Синяки оставались редко. Да и особой боли она не чувствовала. Только унижение. Вот что доставляло боль. И ещё худшую боль вызывало осознание того, что она жаждала этой боли. Жаждала унижения.

Он вернулся к креслу, полы халата обвивали щиколотки, сел. Попытался улыбнуться, но получилось не очень, и он решил обойтись без улыбки.

Всё становится гораздо сложнее, когда ничего нельзя сделать. Когда задыхаешься, например..

Есть только одна форма жизни, более низкая, чем мужчина, избивающий женщину, и это — крыса, больная сифилисом.

Она никогда не видела его с другими мальчиками. И сожалела об этом, потому что верила, что в душе Бена Хэнскома хранились несметные сокровища. И он с радостью отдал бы их доброму и терпеливому старателю... если бы таковой появился.

Если бы кто-то спросил его: «Бен, тебе одиноко?» — он бы посмотрел на этого человека с искренним изумлением. Такой вопрос никогда не приходил ему в голову. Друзей ему заменяли книги.

«Одиноко?»

В ответ он мог бы спросить с недоумением: «Чего? Это как?»

Старина Бобби Фрост говорил, что дом — то место, где тебя должны принять, когда ты туда придешь. К сожалению, это еще и место, откуда тебя не хотят выпускать, раз уж ты туда пришел.

Злость не лучшее из чувств, но все же лучше, чем шок, лучше, чем всепоглощающий страх.

Вот что случается, когда возвращаешься к тем, кто в памяти твоей, или как там поется в песне. Глазировка торта сладка, да начинка горька. Люди или забыли тебе, или умерли, или потеряли волосы и зубы. В некоторых случаях ты обнаруживаешь, что они потеряли и рассудок. Ох, как же это хорошо — быть живым.

Опусти ещё один пятицентовик в автомат, – подумал он. – Эта мелодия называется «То, о чем она не знает, не причинит ей боль». Но где-то болит. В пространстве между людьми, может быть.