В те годы, когда о гуманитарной, дискуссионной части и думать забыли — как, впрочем, и о нефти с газом в контексте потенциальных «кормушек», отдав предпочтение инвестбанкам, хеджфондам и прочему в том же духе, — меня смутно тревожила идеология, политика, история.
Deviant
Cлайд с цитатойМожешь, не можешь — надо бежать. То, что ты делал вчера — мрак, минуту назад — никому не нужно и не интересно.
Беги, и лучше беги быстрее — другие тоже бегут, это конкуренция.
И я бегу, уже который год, и ненавижу себя за те минуты, когда все-таки приостанавливаю бег, — чтобы перевести дух.
И я бегу, и на бегу изъясняюсь самым лаконичным и исчерпывающим образом. По-другому нельзя, дыхания не хватает.
Идея в том, чтобы притянуть что-то априори хорошее: сильную личность, чистого человека — и заявить о связи. И тогда позитивный эффект, лояльность, аудитория — всё это плавно перетечёт в твой карман. Окатит тебя солнцем, морем и счастьем, которое ты не заслужил.
Кто-то почти сразу понимает свой замысел, потихоньку учится с этим жить, а другие хоть и отражают глазами лучики света, но особенного предназначения у них вроде бы и нет. Зачем они пришли на эту землю, чего хотят? Они сами — последние, у кого нужно искать ответ на этот вопрос.
Но потом я стал умнее родителей, начал играть в свои игры, несравненно более изощренные. В юности мне казалось, что цинизм есть самое правильное отношение к жизни, мода в этом вопросе шла со мной в ногу.
Эксперимент, наблюдение, эти инструменты познания, я употреблял их, для того чтобы изучить людей. Оставим гуманизм – я уже говорил, что с гуманизмом жить очень неудобно, он сковывает сильнее, чем все вместе взятые рамки приличия...
Мы бросались друг на друга, как только закрывались двери. И были чувства. Они были живы в течение многих лет. Вне зависимости от отношений и всех других проходивших мимо людей. Случайных людей в наших жизнях.
С тех пор, как я с ним, мне можно ни о чем не думать. Если я захочу. Этого не случится, но приятно иметь выбор.
Мы сбегали друг к другу отовсюду и ото всех. У нас были другие, мы жили подолгу врозь. Но она любила только меня. И каждый раз, когда я в этом убеждался... В спальне, в гостиной, в кабинете, на полу в ванной… Я был в ней и смотрел ей в глаза. Следил за каждым движением, за каждым моментом дыхания. Чтобы она не забывала дышать, чтобы следя за ней, дышать не забыл я.
В России, как оказалось, тоже любят строить небоскребы. Самое высокое здание в Европе (или в мире — не помню точно; понимаю, что важная деталь, но там столько раз повторялось слово «самое», что я забыла, о чем, собственно, шла речь). Что-то с богатырским размахом, такое... глобальное, одно-единственное. Как будто мы хотим заявить, что мы особенные, в который раз, и кому-то что-то доказать. Соревнуемся с Дубаем или с Бангкоком, а может, с Нью-Йорком? А может, кто-то на больших деньгах — данных взаймы — хочет прокатиться, как на горках, а там, внизу, может, и не разглядят — гигантизм, масштабы проекта, личности, причастные к осуществлению... и спутают все это с масштабом личности.
Я умею стрелять, водить машину, заниматься любовью с нелюбимыми людьми, отдавать кусочек сердца, мириться с недостатками, никому ничего не обещать, искать, держать за руку, не умирать, отчаиваясь, любить и ненавидеть одного, почти забывать, прощать. Умею делать вид, будто бы не вижу. В детстве хотела быть самой привлекательной, умной и все уметь. Почему-то не представляла своего мужа кем-то конкретным, скорее, воображение рисовало поклонников, меняющихся в зависимости от обстоятельств. Что ж, так и получилось. Видимо, мы все-таки программируем нашу действительность.