Юрий Михайлович Кублановский

Всё-таки только небу

сегодня я доверяюсь,

единому на потребу,

робеючи, приобщаюсь.

Как будто после пробежки

голову задираю

и будущих странствий вешки

заранее расставляю.

Всё-таки только небу

сегодня я доверяюсь,

единому на потребу,

робеючи, приобщаюсь.

Как будто после пробежки

голову задираю

и будущих странствий вешки

заранее расставляю.

Жизнь прошла, вернее пробежала

в стороне — пространства визави,

из которой выдернули жало

напоследок жертвы и любви.

Не мни меня своим:

в пенатах обветшалых

я лишь сезонный дым

над кучей листьев палых.

Верно, вышли мы все из воды,

дети смысла и абракадабры,

раз за скромные наши труды

не впервые нас взяли за жабры.

В соломенной шторе мерцают полоски,

мерещатся вещи сквозь сумрак и тишь.

И я уже выкурил треть папироски...

А ты, драгоценная, дышишь и спишь.

Ах, я не достоин такого подарка!

Я знаю лицо твоё, губы, плечо.

Я знаю, где холодно, знаю, где жарко,

где сразу и холодно и горячо.

Проснись — мы натопим огромную печку,

на наших глазах испаряется чай.

Мороз заковал свою бедную речку,

метель навалила сугроб невзначай.

Россия, ты моя!

И дождь сродни потопу,

и ветер, в октябре сжигающий листы...

В завшивленный барак, в распутную Европу

мы унесём мечту о том, какая ты.

Чужим не понята. Оболгана своими

в чреде глухих годин.

Как солнце плавкое в закатном смуглом дыме

бурьяна и руин,

вот-вот погаснешь ты.

И кто тогда поверит

слезам твоих кликуш?

Слепые, как кроты, на ощупь выйдут в двери

останки наших душ.

... Россия, это ты

на папертях кричала,

когда из алтарей сынов везли в Кресты.

В края, куда звезда лучом не доставала,

они ушли с мечтой о том, какая ты.

Да разве кому-то с нашим

дыхательным аппаратом

в лазоревой толпе станешь

товарищем или братом?

Я же заместо снов

в ночь раскалённо-тусклую

вижу, как смотрит на

нашу пучину русскую

с трупным пятном луна.

Давно земли чужой

я вдосталь нахлебался,

Один пришел домой

и здешним рощам сдался.