Она ушла на дно, как Атлантида,
В зелёные и жёлтые моря.
И плачет зря российская Исида,
Над травами бездонными паря.
В пучинах трав былое утопает,
И где-то там, на равнодушном дне,
Оно бессильно к памяти взывает
На недоступной людям глубине.
Она ушла на дно, как Атлантида,
В зелёные и жёлтые моря.
И плачет зря российская Исида,
Над травами бездонными паря.
В пучинах трав былое утопает,
И где-то там, на равнодушном дне,
Оно бессильно к памяти взывает
На недоступной людям глубине.
Ещё от ветра вытирают слёзы
Берёзы на обочине реки
И в подворотнях прячутся морозы,
Позёмки намотав на кулаки.
Но золотой уже распахнут улей.
И ворохнулись в омуте сомы,
И воробей серебряною пулей
Пронзает грудь растерянной зимы.
Подавай мне ширь раздольную,
Мне другим уже не стать,
Не могу я волю вольную
На берлогу променять.
И хотя прекрасно знаю я:
Ждёт меня последний пир,
Но со снегом подминаю я
Под себя ничтожный мир.
Дрожит от пурги перегуда
Мой Север, свернувшийся в круг:
Куда ни пойди я отсюда,
Любая дорога — на юг
Застыли Шекспир и Неруда,
Упрятали руки в золу:
Куда ни пойди я отсюда,
Любая дорога — к теплу.
Мы шли впервые рядом в этот час
И даже рукавами не касались,
Но наши тени в двух шагах от нас
Уже напропалую целовались.
Так давно известно людям это,
Что не надо спрашивать волхвов:
Чем на свете хуже для поэта,
Тем и лучше для его стихов.
Такова поэту Божья воля,
Чтоб платил он кровью за слова,
Чтоб росли стихи из чистой боли,
Всуе не плетясь, как кружева.
Чтоб его не баловали грёзы:
К звёздам вознося, бросали ниц.
И чтоб многоточия, как слёзы,
Прожигали всполохи страниц.
Я наспался за столетия,
Я устал от жалких снов:
Подавай мне лихолетия
С потрясением основ!