Семён Яковлевич Надсон

Нет, не стыдно любить и не страшно любить!

Как светло, как отрадно живётся,

Если смог ты в подругу свою перелить

Всё, чем грудь твоя дышит и бьётся!..

В больные наши дни, в дни скорби и сомнений,

Когда так холодно и мертвенно в груди,

Не нужен ты толпе — неверующий гений,

Пророк погибели, грозящей впереди.

Пусть истина тебе слова твои внушает,

Пусть нам исхода нет, — не веруй, но молчи...

И так уж ночь вокруг свой сумрак надвигает,

И так уж гасит день последние лучи...

Пускай иной пророк, — пророк, быть может, лживый,

Но только верящий, нам песнями гремит,

Пускай его обман, нарядный и красивый,

Хотя на краткий миг нам сердце оживит...

Жизнь — это серафим и пьяная вакханка,

Жизнь — это океан и тесная тюрьма!

— А как вы сюда попали?

— Ну, я охране сказала, что я невеста его сына.

— А вы?

— Ну, конечно нет, у него сын молодой и красивый, а я старая и страшная, ну, вы же сами видите...

Поцелуй — первый шаг к охлаждению: мечта

И возможной, и близкою стала;

С поцелуем роняет венок чистота,

И кумир низведён с пьедестала.

Меняя каждый миг свой образ прихотливый,

Капризна, как дитя, и призрачна как дым,

Кипит повсюду жизнь в тревоге суетливой,

Великое смешав с ничтожным и смешным.

Где нам чужие вериги поднять,

Если и личные наши страдания

Нам не дают ни идти, ни дышать.

Перед киотом теплится, мерцая,

Массивная лампада; лик Христа

Глядит задумчиво из потемневшей рамы

Очами, полными и грусти и любви, -

И так и кажется, что вот уста святые

Откроет он — и в тишине ночной

Вдруг прозвучит страдальца тихий голос:

«Приди ко мне, усталый и несчастный,

И дам я мир душе твоей больной...»

Дитя мое — ведь ты ещё почти дитя,

Твой смех так серебрист и взор так чудно ясен,

Дитя мое, ты в мир глядишь ещё шутя,

И мир в очах твоих и светел и прекрасен;

А я, — я труп давно... Я рано жизнь узнал,

Я начал сердцем жить едва не с колыбели,

Я дерзко рвался ввысь, где светит идеал, -

И я устал... устал... и крылья одряхлели.

Моя любовь к тебе — дар нищего душой,

Моя любовь полна отравою сомненья;

И улыбаюсь я на взгляд твой, как больной,

Сознав, что смерть близка, — на речи ободренья.

Позволь же мне уйти, не поднимая глаз

На чистый образ твой, стоящий предо мною, -

Мне стыдно заплатить за царственный алмаз

Стеклом, оправленным дешёвой мишурою!..

Надо жить! Вот они роковые слова!

Вот она, роковая задача!

Кто над ней не трудился, тоскуя и плача,

Чья над ней не ломилась от дум голова?