Николай Степанович Гумилёв

Священные плывут и тают ночи,

Проносятся эпические дни,

И смерти я заглядываю в очи,

В зеленые, болотные огни.

Она везде — и в зареве пожара,

И в темноте, нежданна и близка,

То на коне венгерского гусара,

А то с ружьем тирольского стрелка.

Но прелесть ясная живет в сознанье,

Что хрупки так оковы бытия,

Как будто женственно всё мирозданье,

И управляю им всецело я.

Однообразные мелькают

Всё с той же болью дни мои,

Как будто розы опадают

И умирают соловьи.

Но и она печальна тоже,

Мне приказавшая любовь,

И под её атласной кожей

Бежит отравленная кровь.

Царица — иль, может быть, только печальный ребенок,

Она наклонялась над сонно-вздыхающим морем,

И стан ее, стройный и гибкий, казался так тонок,

Он тайно стремился навстречу серебряным взорам.

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще,

Чтоб войти не во всем открытый,

Протестантский, прибранный рай,

А туда, где разбойник и мытарь

И блудница крикнут: вставай!

Победа, слава, подвиг — бледные

Слова, затерянные ныне.

Ты говорил слова пустые,

А девушка и расцвела,

Вот чешет кудри золотые,

По-праздничному весела.

Теперь ко всем церковным требам

Молиться ходит о твоем.

Ты стал ей солнцем, стал ей небом,

Ты стал ей ласковым дождем.

Глаза темнеют, чуя грозы.

Неровен вздох ее и част.

Она пока приносит розы,

Но захоти, и жизнь отдаст.

Зачем они ко мне собрались, думы,

Как воры ночью в тихий мрак предместий?

Как коршуны, зловещи и угрюмы,

Зачем жестокой требовали мести?

Понял теперь я: наша свобода

Только оттуда бьющий свет,

Люди и тени стоят у входа

В зоологический сад планет.

И сразу ветер знакомый и сладкий

И за мостом летит на меня,

Всадника длань в железной перчатке

И два копыта его коня.

Верной твердынею православья

Врезан Исакий в вышине,

Там отслужу молебен о здравьи

Машеньки и панихиду по мне.

И всё ж навеки сердце угрюмо,

И трудно дышать, и больно жить...

Машенька, я никогда не думал,

Что можно так любить и грустить!

Нет конца обетам и изменам,

Нет конца веселым переменам,

И отсталых подгоняют вновь

Плетью боли Голод и Любовь.

По-прежнему тих одинокий дворец,

В нём трое, в нём трое всего:

Печальный король, и убитый певец,

И дикая песня его.