Слово странное — старуха!
Смысл неясен, звук угрюм,
Как для розового уха
Темной раковины шум.
В нем — непонятое всеми,
Кто мгновения экран.
В этом слове дышит время
В раковине — океан.
Слово странное — старуха!
Смысл неясен, звук угрюм,
Как для розового уха
Темной раковины шум.
В нем — непонятое всеми,
Кто мгновения экран.
В этом слове дышит время
В раковине — океан.
Бритый стройный старик всегда немножко старинен, всегда немножко маркиз. И его внимание мне более лестно, больше меня волнует, чем любовь любого двадцатилетнего. Выражаясь преувеличенно: здесь чувство, что меня любит целое столетие. Тут и тоска по его двадцати годам, и радость за свои, и возможность быть щедрой — и вся невозможность. Есть такая песенка Беранже:
... Взгляд твой зорок...
Но тебе двенадцать лет,
Мне уж сорок.
Шестнадцать лет и шестьдесят лет совсем не чудовищно, а главное — совсем не смешно. Во всяком случае, менее смешно, чем большинство так называемых «равных» браков. Возможность настоящего пафоса.
Легкомыслие! — Милый грех,
Милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мне вбрызнул смех,
И мазурку мне вбрызнул в жилы.
Научив не хранить кольца, -
С кем бы жизнь меня ни венчала!
Начинать наугад с конца,
И кончать еще до начала.
Быть, как стебель, и быть, как сталь,
В жизни, где мы так мало можем...
— Шоколадом лечить печаль
И смеяться в лицо прохожим!
Ты, меня любивший фальшью истины и правдой лжи,
Ты, меня любивший дальше некуда, за рубежи,
Ты, меня любивший дольше времени, десницы взмах,
Ты меня не любишь больше — истина в пяти словах!
Раз все вокруг шепчут: целуй руку! целуй руку! — ясно, что я руку целовать не должна.
Если меня когда-нибудь не раздавит автомобиль или не потопит пароход — все предчувствия — ложь.
Человечески любить мы можем иногда десятерых, любовно — много — двух. Нечеловечески — всегда одного...