Иосиф Александрович Бродский

— Но почему нужно все время уходить?

— Это побег от предсказуемости, — ответил он. — Все меньше возможности принять определенную точку зрения, какую бы то ни было форму душевной или экзистенциальной рутины. — Он устало закрыл лицо руками, долго и сильно тер его. — Это в значительной мере связано с безнадежным ощущением, что ты никто, и должен сказать, такова особенность моего скромного «я». Так или иначе, я всегда это чувствовал. Более или менее принадлежишь жизни или смерти, но больше никому и ничему. — Он поднял взгляд и слабо улыбнулся. — К вам это не относится.

Все равно ты не слышишь, все равно не услышишь ни слова,

все равно я пишу, но как странно писать тебе снова,

но как странно опять совершать повторенье прощанья.

Добрый вечер. Как странно вторгаться в молчанье.

То, что вам приходится наступать кому-то на ноги, не означает, что вы должны стоять на их плечах.

Печальная истина состоит в том, что слова пасуют перед действительностью.

Старение! Здравствуй, моё старение!

Крови медленное струение.

Некогда стройное ног строение

мучает зрение.

Только пепел знает, что значит сгореть дотла.

Пока есть такой язык, как русский, поэзия неизбежна.

Политика есть ни что иное, как чистейшая геометрия, объединенная с законом джунглей.

Вернись, душа, и перышко мне вынь!

Пускай о славе радио споет нам.

Скажи, душа, как выглядела жизнь,

как выглядела с птичьего полета?

До какой синевы могут дойти глаза? До какой тишины

Может упасть безучастный голос?