Допустим, ты не столь умен, как мнилось,
хотя местами и не лыком шит, -
наивность нам дарована как милость,
чтоб ужас пониманья заглушить.
Живите, всуе тайн не понимая.
Разгадка их как прежде не близка.
Допустим, ты не столь умен, как мнилось,
хотя местами и не лыком шит, -
наивность нам дарована как милость,
чтоб ужас пониманья заглушить.
Живите, всуе тайн не понимая.
Разгадка их как прежде не близка.
Только то, что не сбылось,
скучной Вечности примета -
не сгорает, дымом лета
не становится...
Пусть мы увидим, покуда кулиса метелей
наземь не пала,
как в крохотной жизни своей
тащит сквозь эру фальшивых и мелочных целей,
сквозь безнадёгу -
громаду листа муравей.
Так и обучимся жить — без оглядки на годы
то ли застывшие, то ли текущие прочь;
вечен ли вечер, грядет ли времен перемена,
не разделяя с эпохой ни скорбь, ни восторг,
не отвечая за все муравьиное племя,
лишь отвечая за свой неподъемный листок.
Безродные, галдя оравой всей,
но врозь — делясь по стаям или кастам,
скользили над поверхностью вещей,
неслыша, как под ноздреватым настом,
в берлоге, в мерзлоте, в густой ночи,
покоящей исчезнувшие страны,
Империя, погибшая почти,
скуля во сне, зализывала раны.
Не сытно едим ли? Не сладко ли пьем?
Иль песнями мы обедняли?
Зачем же о старой землянке поем,
которой в глаза не видали?
Не мы ли речисты, не мы ли умны,
красивы и ладно одеты?
Ведь мерзли не мы и терпели не мы.
И пулями мы не задеты.
И дрогнет мир. И пошатнется быт,
поставленный устойчиво, как плаха.
И мы шагнем в поля грядущих битв,
зайдясь — кто от восторга, кто от страха.